333 / 366
331
И вы не различали в них в этот момент военных или штатских, курсантов военной школы или
литераторов,– стояли макаренковские колонисты, особая, прекрасная порода людей, воспитанная та-
лантливейшим педагогом-большевиком, сумевшим ввести в самую плоть их и кровь высокие прин-
ципы коммунистической этики и морали. Они были прекрасны. То душевное благородство, которое
он в них воспитал, та особая подтянутость, которой они выделялись в массе окружающих людей, не
давали вам возможности останавливать свое внимание на неправильностях лица или фигуры; вас по-
ражало то, что они все красивы. Он был бесконечно прав, утверждая это и описывая их такими.
Очень мягко, вежливо, но более чем решительно они сумели поставить дело так, что по лю-
бым вопросам, касающимся распорядка, все обращались к ним. Они не встречались друг с другом по
многу лет, но, съехавшись сюда, они первым делом собрали свой совет командиров и вновь жили
дисциплиной дзержинцев, славными традициями, сплотившими их в одну огромную дружную се-
мью.
Было видно, как ценили они то, что Макаренко сумел создать своим коммунарам такую
юность, которой могли бы позавидовать многие дети, воспитывающиеся в семье, и которая реши-
тельным образом определила всю их дальнейшую жизнь.
На похоронах произносились самые разные речи. И после всех этих речей оставалось, как ча-
сто бывает в подобных случаях, то тяжелое чувство, которое возникает от трагического несоответ-
ствия между тем, что совершилось, и тем, что говорится по этому поводу.
Потом объявили, что слово предоставляется воспитаннику Макаренко. Вышел человек в во-
енной форме, с военной выправкой, но смятый страданием, о котором он сдержанно и честно гово-
рил. Oн начал так: совет командиров бывших воспитанников Антона Семеновича поручил ему – как
старшему из собравшихся – сказать от их имени то, что они хотели бы сказать все. Привожу содер-
жание его речи по памяти.
- Я потерял сегодня отца. Вы поймете, почему мне так трудно говорить, если представите, как
трудно терять отца еще таким молодым. Ему был всего пятьдесят один год. Мой отец по крови бро-
сил мою мать, когда мне было четыре года. Я его не помню, и я привык его ненавидеть. Моим насто-
ящим отцом был Антон Семенович. Антон Семенович ни разу в жизни не похвалил меня, он всегда
меня ругал, даже в своей книге – «Педагогической поэме» – он меня только ругает. Вы понимаете,
как мне горько об этом говорить. Но именно потому, что он всегда меня ругал, я стал теперь инжене-
ром.
Уже после выхода из коммуны, когда я перечитывал страницы «Педагогической поэмы», его
слова продолжали корректировать мои поступки, мою жизнь. Вы же представляете себе, кем бы я
был, если бы он меня не ругал. И он вообще никогда нас, коммунаров, не хвалил. Он требовал
неукоснительного выполнения распоряжений, но он и глубоко верил в каждого из нас. Он умел найти
и раскрыть в человеке самое лучшее, что есть в нем. Он был великий гуманист. Он отстаивал свои
идеи, не отступая ни на шаг, когда считал себя правым.
К нам в колонию не один раз приезжали соцвосовские «работники», всячески пытались вос-
становить нас против него, расколоть наш коллектив, его травили, нашего Антона травили!
Макаренко воспитал тысячи граждан Советского Союза; его воспитанники работают на совет-
ских стройках, в научных институтах, дрались на Хасане с японскими самураями; среди них есть ор-
деноносцы, лучшие люди нашей страны.
Он говорил, стыдясь несдержанных выражений, пафоса и мужественно, не
стыдясь слез, которые лились как- то сами собой, не меняя напряженного выражения
его лица, не мешая ему говорить. Только сильно покрасневшие руки и их
беспомощные, детские движения выдавали его состояние. Он говорил с предельной честностью,
ни одно слово в его речи не прозвучало сколько-нибудь фальшиво или натяну-