204 / 404
202
скорее считать, сколько было собраний, сколько человек выступало? Да черт его знает сколько,
пять человек? Да, что-то пять? Больше. Десять человек. Ой, хлопот сколько, ой, забот сколько,
такая важная директива, а некогда, просто времени нет.
А тут еще и какой там индивид стоит тебе перед самым столом и вякает, и вякает. Да чего
тебе, да какого ты черта? - К вашей милости! - Да ты видишь, занят, ты видишь, некогда, видишь
у меня голова кругом идет, какой у нас все-таки народ... ничего не понимает.
- Правильно, - сказал неожиданно Морочный - правильно, так бывает. Я в прошлом году
прошу, прошу топливо у Кузьмы Гавриловича, просил, просил, а он как глянул на меня, а глаза у
него красные, глядит глазами, а ничего не видит, а потом и говорит: да, подожди... тут у меня от-
пускная кампания на носу, черт... никак не согласую.
- Ха, - с печальным оживлением сказал Куперман. - Сколько я на эту кампанию времени
перепортил. Сколько меня записывали и переписывали, все-таки план составляли, да еще Орхи-
дея говорил: мы прекратим этот хаотический порядок, отпуска нужно строго по плану.
- И получили отпуска в декабре.
- К сожалению, не получили и в декабре. В общем и целом остался без отпуска.
Морочный засмеялся громко, весело, как будто ему странное удовольствие доставило, что
он не получил отпуска.
Ходиков грустно задумался и, наконец, сказал с какой-то решительностью:
- Без души, если подходить к человеку, никогда ничего не выйдет. Никакими бумажками
нельзя заменить душу, дорогие мои.
Рязанова давно уже слушала собеседника, отвернувшись к реке. Пароход хитро вилял, то
ближе подходил к одному берегу, то к другому, и оба берега были очаровательны. Зеленые, пу-
шистые рощи стояли на берегах в удивительном чистоплотном, прибранном порядке, к самой
воде сбегали совершенно целомудренные, не оскорбленные ни ступней человека, ни брошенной
газетой, ни единым окурком бархотно-изумрудные полянки, площадки, иногда переплетаемые
таинственно-уютными затемненными деревцами серьезного прохладного леса.
Река проходила между берегами с видом добродушной, ласковой уверенности - тысячи
лет ее окружали эти берега, и она привыкла к их любовной родственной заботе. И поэтому не
нужно было никаких волн, никаких гребней, никаких девятых и десятых валов - никакой борьбы.
Здесь было полное согласие природы, веховая договоренность, гармония и мир.
Бакурин одним ухом слушал разговоры, другим прислушивался к убаюкивающему не-
громкому стуку колес, к глуховатому дыханию машин и все хотел среди этого привычного шума
услышать голоса природы, вот этих рощ, этих лужаек, этой спокойной реки. И хотя было оче-
видно, что природа именно в этом месте, именно сегодня как будто нарочно показывала свое ис-
тинное лицо, да при том еще лицо победы и торжествующее, он не мог услышать ее голоса. И
река, и берега, и рощи, и поднявшиеся над какими-то невидимыми полями два ястреба, - молча-
ли.
Это не было молчание мертвого покоя. Лицо природы смотрело живыми прекрасными,
здоровыми, глазами, полными спокойной радости и уверенной добродушной силы. За кормой
довольно высоко уже поднялось солнце, и казалось, между солнцем и нарядной, чистой и тихой
землей происходил непрерывный условный разговор, в котором не было ни беспокойства, ни
[суеты], разговор, может быть, деловой, а может быть, просто бездушная болтовня, что-нибудь в
роде... «Как поживаете» или еще проще: «Растете, живете?»
Бакурин невольно краем глаза посматривал на Рязанову. В ее лице было удивительное со-
единение такого же упорядоченного мирного уклада - это в глазах, а в