205 / 404
203
выражении рта в мелкой страдальческой складке на порозовевшей щеке - тревога и неспокойная
мысль, возбужденная болтовней Ходикова.
Самому Бакурину не хотелось ввязываться в разговор. Где-то у самых фундаментов души
ощущалась крепкая уверенность, что и Ходиков и Короп «бузят», занимаются мелкой мещанской
и недорогой логикой, но где-то повыше, где помещались специальные инструменты логики, ни-
что не шевелилось и цепи аргументов не возникали в тишине.
И в той же ленивой полусонной тишине все-таки прощупывалось терпенье и отчасти
взволнованное желание: пусть Рязанова отвечает, с какой стати она помалкивает. Желание это
настойчиво надавливало на душу с одной стороны и тут же с боку ощущалось и теплое, еле
слышное прикосновение жалости - сизый шарф у Рязановой в свободном и красивом беспорядке
расположился на плечах, и сразу стало видно, что плечи у Рязановой тоже красивые, теплые и
вовсе не худые, несмотря на привычную тонкость. И снова взгляд Бакурина переходил к неуло-
вимой тонкой линии груди и к хорошо спрятанной, но ощутимой все же линии ноги.
Все эти линии, к которым сегодня, почему то тащил глаза он, были страшно похожи на
линии рощ, берегов, реки, что-то было в них свое, притихшее под солнцем, такое же чистое, упо-
рядоченное и живущее какой-то своей замечательной жизнью. По всем этим причинам не под-
лежало сомнению, что не имели права Ходиков и Короп приставать к Елене Павловне с разными
философскими загадками и претензиями и вообще, черт его знает, с какой стати все так устрое-
но: милая, теплая, хорошая женщина - Елена Павловна с неоспоримым правом на счастье и ра-
дость, может быть, сама несущая для кого-то счастье, а просто ни эти глупые, лобатые, кучеря-
вые, облысевшие филистеры сидят и вякают: топливо, отпуск, души. И Бакурин неожиданно для
себя самого сказал, потягиваясь:
- У вас у самих никакого внимания к человеку
7
- Елена Павловна ведь тоже, с вашего поз-
воления, - человек, чего вы к ней пристали. Сами вы… бюрократы!
Все засмеялись: Куперман свободно, откидываясь назад и заваливая голову, Ходиков снял
пожелтевший опалин, Короп смущенно, зарывая пятерню в шевелюру. Засмеялся и Траян, стоя у
борта, как только он умел смеяться, чуть-чуть, подымая усы и немедленно поднимая к ним руку.
А на самом деле Траян обрадовался больше всех, и поэтому все обратили внимание на его гром-
кую речь:
- С...с..спасибо, Дмитрий Иванович! Вот я им теперь от..т..томщу, Елена Павловна, это же
христиане, это же такие, знаете равноапостольные кислосвяты. Сколько миллионов лет живут, а
ничему не научились.
И Ходиков, и Короп что-то такое закричали, замахали руками, Елена Павловна далеко за-
прокинула голову на спинку дивана, чтобы посмотреть на Траяна, и в этом ее движении вдруг
обнаружилось так много искреннего, свободного, девичьего, что у Бакурина вдруг стало инте-
ресно, горячо на душе.
В строгих, ловких глазах Траяна загорелась хорошая, расправившая плечи симпатия хо-
рошо воспитанного человека. Он повернулся к Рязановой боком, чтобы лучше видеть ее лицо и
продолжал, чуть-чуть склоняя к ней голову.
- Вы понимаете, у них идеалы просто вылезли наружу, идеал Ивана Прокофьевича брести
пешком, где иногда п..п....проселку встретить нищего, обмыть ему раны, нищий должен быть
обязательно с ранами, взвалить на плечи и ... куда-нибудь оттащить. Тут иногда, куда Иван Про-
кофьевич и сам не знает, но обязательно оттащит.
- Почему не знаю? Почему не знаю, - заблестел Ходиков, - знаю, красавец. И оттащу!
- А к.. куда? - спросил Траян, совершенно не скрывая того, что вопрос задается ехидно.
- Голубчик мой, доставлю вам полное удовольствие, в больницу оттащу.
- П..п..позвольте, больница - это уже бюрократизм, как говорит доктор.