288 / 366
286
- Шестнадцатый век, вторая половина.
Мы прямо в восторг пришли, хором потребовали объяснений, кричали, просили, но добились
только одного слова:
- Шатровая.
Показал рукой и пошел дальше.
Больше всего приставал к нему Виталий Горленко. Виталий теперь авиаконструктор, до заре-
зу ему нужно было узнать мнение Семена насчет новой конструкции самолета. На разные лады рас-
спрашивал:
- А может, так удобнее? А если отсюда залезть? А с этой стороны неудобно? А если такое
приспособление?
Семен внимательно выслушал все его вопросы, потом молча достал карандаш и бумагу, огля-
нулся, дернул Виталия за рукав и потащил его в самый дальний угол. А ведь мы его друзья уже де-
сять лет. С Виталием он, представьте себе, разговаривал долго, доносились до нас отдельные непо-
нятные слова: «угол перемещения», «инерция будет мешать». Кончили они совещание, мы и гово-
рим:
- Что ж, ты нам не доверяешь?
- Доверяю, – говорит.
- Так почему?
Подумал немного, улыбнулся даже, сказал:
- Доверяю, что из любопытства спрашивать не будете.
Видите, какая речь!
Однажды мы его поддразнили. Фашисты, говорим, теперь вооружаются, как ты на это смот-
ришь? Настроят бомбардировщиков, плохо нам придется.
Тогда он целую речь сказал, первую, может быть, речь, какую мы от него слышали.
- Понастроить они могут... Только... люди у них какие. Можно послать сто бомбардировщи-
ков, и ни одна бомба в цель не попадет. А рассеивание... знаете какое? До десяти километров.
- Ну, так что? А у нас?
Семен неохотно хмыкнул, даже отвернулся, из скромности, конечно.
- Да говори!
- У нас... другое. Можно... двенадцать бомб посадить в одну точку. Точность прицеливания –
очень важное дело.
- И что?
- Ничего... ничего не останется.
Вот тут только мы начали догадываться, за что он получил орден. Мы представили себе Се-
мена в деле, на высоте семи или восьми километров в тот момент, когда он прицеливается, когда он
собирается спустить на врага двенадцать, или сколько там, бомб. Мы представили себе его добро-
душно-румяное лицо, его спокойно-уверенную точность, его прищуренный глаз. Мы хорошо знали,
что, уничтожив врага, он ничего не изменит в этом лице, он не захочет и тогда сказать ни одного сло-
ва. А может быть, он тогда и позволит себе сказать свое любимое «угу». Во всяком случае, это будет
хорошо сказано.
Семен прожил у нас только двенадцать дней. Получил какое-то письмо и собрался на вокзал.
Мы спросили, в чем дело. И неожиданно для нас он ответил:
- Дамой хачу.
Мы узнали старые нотки, это самое деревенское «а», стало как-то тепло на душе.
- Домой? Где же это?
- Там... Аэродром... Поведем наше звено на первое место. Поеду... домой.
И уехал.