225 / 404
223
Он долго прислушивался к дыханиям, потрескиваниям, шумам телефонной трубки, но не
услышал желанного «Завод Коминтерна»!
Обозлился, бросил трубку и сказал вслух в пустом кабинете:
- Спят, дряни!
Но тут же и догадался: телефонистка - живой человек, а живому человек иногда бывает
необходимо не минутку удалиться от коммутатора.
Он решил подождать, уселся на широком кожаном диване и хотел даже закурить, но
вспомнил, что и так накурился до тошноты. Он вдруг почувствовал крепкую усталость, а дале-
кий путь до завода теперь представился большой и запутанной работой.
Бакурин еще раз поднял трубку, еще раз послушал какую-то болтовню в эфире, еще раз
растолковал барышне, что коммутатор завода не может не отвечать, и молчаливо бессильно вы-
слушал раздраженный отпор барышни:
- Бросьте, товарищ, глупости какие: не может, не может! Вы же сами слышите, отвечает
или не отвечает!
Бакурин сжал розовые губы, аккуратно уложил трубку на вилку и аккуратно с хорошим
нажимом сказал вслух:
- Выгоню!
Но вспомнив, что к десятой марке трамвая нужно пройти четыре – пять кварталов, потом
около часу ехать, а потом идти пешком два километра, он снова потерял аккуратность в настрое-
нии, растерянно задумался. Неужели придется тащиться полтора часа? И что там за погода? Ко-
гда собирались на совещание, было только четыре часа, на улицах было неуютно и пахло нена-
стьем.
Бакурин надел пальто и шляпу и вышел на улицу. В мире дебоширила осень. Ветер не
просто дул, и дождь не просто падал, а все это набрасывалось на дома и на людей с озлобленным
вредным цинизмом, толкалось, плевалось, хлюпало и пузырилось на тротуарах, било по окнам,
по щекам, по очкам острой и зябкой пылью…
Бакурин вошел в пустой вагон трамвая и занял место.
Поехали. Вагончик был старенький, смешной. В пути он все время клевал носом, образуя
небольшую килевую качку, дребезжал всеми своими фибрами и бессильно позвякивал. Но Баку-
рин был так благодарен светлому, сухому пристанищу, что техническая слабость трамвайчика не
только не злила его, а даже умиляла. Когда вагончик последний раз клюнул и задрожал в агонии,
Бакурину не захотелось покидать его стариковский уют. Кондукторша сказала недружелюбно:
- Гражданин, приехали!
Бакурин послушно поднялся. Опустил ногу с подножки, и она легко погрузилась в холод-
ную жидкую грязь. Он сделал несколько широких шагов и добрался до мостовой, но и на мосто-
вой было грязно. Она уходила в лесную просеку - дорога на завод имени Коминтерна. За спиной
Батурина трамвайный дедушка проковылял к городу, и Бакурин остался один в темной просеке,
накрытый сверху мокрым дырявым небом. Ботинки его начинали раскисать в грязи. «А говорила
мать: калоши возьми. Будут теперь неприятности».
Дорога в трех шагах терялась в темной просеке. Справа и слева было еще черней, из лесу
смотрела притаившаяся в дебрях подозрительная тайна. Вспоминались сплетни и россказни за-
водских болтунов, утверждавших, что в лесу грабят и убивают. Бакурин прислушался. В глубине
леса шелестел дождь, из города долетали неясные сложные звуки не то гулы трамваев, не то хо-
ры ангелов.
Бакурин вытащил из кармана брюк черный браунинг, подал в дуло патрон и опустил руку
с револьверов в карман пальто, но вдруг выдернул ее оттуда, поневоле отмечая волну густого
страха, пробежавшую из груди к коленям: сзади зачмокали шаги, и в темноте зашевелился еще
более черный силуэт человека.
- Эй! - крикнул Бакурин и со злостью почувствовал, что голос его нелегко подчиняется
воле.