Table of Contents Table of Contents
Previous Page  125 / 370 Next Page
Information
Show Menu
Previous Page 125 / 370 Next Page
Page Background

123

Уже по тому, как торжественно произнес бригадир название должности Остапчина,

можно было заключить, что Остапчина в бригаде любят и относятся к нему немножко

насмешливо. И сам Александр Остапчин, услышав свою фамилию, мигнул, повернулся к

бригадиру, положил голову на кулаки, поставленные один на другой. У Остапчина большие

карие, красивые глаза, чуть-чуть подернутые веселой, маслянистой влагой.

- Совсем человек как человек — и токарь неплохой, и в десятом классе, и

помбригадира, и прочее. Настоящий человек, а только одна беда: трепач. Ох, и трепаться же

любит, прямо хлебом не корми, а дай поговорить. И хоть бы дело говорил, а то язык говорит,

а он за языком бегает, остановить не может и на правильную линию пустить тоже не может.

И по сторонам не смотрит: свой, чужой, совсем посторонний — ему все равно; он говорит и

непременно загнет куда-нибудь. Всей бригадой удержать не можем. Мечтает: прокурором

буду. Так разве можно, чтобы прокурор за собой не смотрел? Прокурор если что скажет, так

все к делу, да перед этим два раза подумает. А нашему Александру всегда нянька нужна,

чтоб его за полы хватала.

Остапчин не смутился, не обиделся, его глаза по-прежнему смотрели на Нестеренко,

улыбались дружески, но в какой-то, еле заметной степени и нахально. Он как будто был

даже доволен, что у него есть такой интересный недостаток, и тоном полудетского каприза

возразил:

- А что я такое когда говорил?

- А помнишь, приехала к нам женщина из Наркомпроса. А ты ей такого натрепал, что

она чуть не плакала.

- Правду говорил.

- Правду? Правду говорить тоже к месту нужно. Она приехала познакомиться с нашей

жизнью, может, и поучиться хотела, значит, у нее где-то там натерло, а ты речь... прямо с

горы: ничего вы, наркомпросовцы, не понимаете, все путаете, даром хлеб едите. Она потом

спрашивает, кто это такой? А я ей, конечно, ответил: не обращайте внимания, так себе,

новенький, еще не отесался.

Колонисты расхохотались. Остапчин смущенно отвернулся, но глаза его даже в этот

момент не потеряли своей влажной улыбки.

- Санчо Зорин, во! Он — сам видишь, какой!

И действительно, Санчо был виден, как бывает виден насквозь ясный апрельский

день. Услышав свое имя, он немедленно взобрался с ногами на стул. А бригадир сказал ему с

добродушной строгостью:

- Чего ты с ногами на стул залез? Чернявин, он назначается твоим шефом, давно тебя

ждет. Будет твоим шефом, пока ты получишь звание колониста. Будет тебя всему учить и на

общем собрании докладывать на звание колониста. Человек он горячий, а только не всегда

справедливый бывает. Если ему вожжа попадет под хвост, так никакого удержу нет. Ты на

это не обращай внимания.

Игорь кивнул и засмотрелся на Зорина. А Зорин уже кивал ему, и моргал, и всем

лицом рассказывал о чем-то. Лицо у него было острое, живое, быстрое. В течение одной

секунды он успевал отозваться на все впечатления, всем ответить и у всех спросить. И сейчас

каким-то чудом он успел показать бригадиру, что он благодарен ему за правду и постарается

поменьше горячиться, что он видит любовь к себе всей бригады и отвечает ей такой же

любовью, что он поможет Чернявину сделаться хорошим колонистом и что Чернявин не

должен робеть. Это лицо больше рассказывало о Зорине, чем мог о нем рассказать бригадир.

Нестеренко перешел к другим, их было еще шесть человек, все юноши

шестнадцати — восемнадцати лет. Нестеренко всех их признал хорошими мастерами,

прекрасными товарищами и колонистами, но в каждом отметил и недостатки,

отметил в упор, улыбаясь сдержанно, выбирая и округляя слова, но в то же время не

скрывая и досады, требовательной и въедливой. Лиственному Сергею он