42 / 166
40
обступившие несчастья лишь обострили глубину поэтического постиже-
ния.
Что касается изображений Пушкина после 1837 года, то трудно
назвать имя большого русского художника, который так или иначе не об-
ратился бы к образу великого поэта. Его изображали Айвазовский и Ге,
Репин и Серов, Антокольский и Трубецкой, Ульянов и Кончаловский, Фа-
ворский и Кравченко, Шадр и Коненков, Петров-Водкин и Пластов, Лебе-
дева и Матвеев, Аникушин и Белашова, Юон, Кибрик, Горяев, Моисеенко
и т.д., и т.п. Каждая эпоха находит в Пушкине что-то созвучное себе, и ху-
дожники чутко фиксируют это «что-то», не говоря уже о том, что каждый
из них в пушкинском портрете вольно или невольно раскрывает тайны
собственного мироощущения и творческой индивидуальности. Характер-
ный пример – акварель К.А.Сомова «Пушкин за работой» (1899) (илл. 33),
на которой перед нами оказывается не столько Пушкин, сколько отноше-
ние к Пушкину и его эпохе заядлого «мирискусника». Редкостной мрачно-
стью отличаются многие изображения Пушкина в 1920-х и 1930-х годах
(П.Я.Павлинов – илл. 34, Н.П.Дмитревский – илл. 35, А.А.Суворов – илл.
36, Ф.Д.Константинов – илл.37 и др.), и, конечно, это весьма красноречи-
вое свидетельство об общей атмосфере в стране. Затравленный полуоборот
поэта на знаменитом полотне Н.П.Ульянова «Пушкин с женой перед зер-
калом на придворном балу» (1936) (илл. 38) говорит не только о предду-
эльной осени в Петербурге 1836 года, но также о насквозь прошитой лице-
мерием и предчувствием ужасных испытаний сталинской Москве столетие
спустя. Зато глаз просто отдыхает на вдохновенной фигуре с картины
П.П.Кончаловского «Пушкин в Михайловском» (1932-1951) (илл. 39), где
праздник творчества так хорошо перекликается с жизнелюбивым и сол-
нечным мироощущением художника.
На замечательной автолитографии В.Н.Горяева (1974) (илл. 40) пе-
ред нами скорее не Пушкин, а рокер, панк, диссидент – такое начиналось
время. А на полотне Е.Е.Моисеенко «Памяти поэта» (1985) (илл. 41) дядь-
ка Никита Козлов держит на руках как будто не смертельно раненного
своего питомца, а искупительную жертву за непрощаемые грехи россий-
ской действительности. Впечатление «снятия с креста» поддерживается и
ярким пламенем свечи, зажженной в фонаре, и смертной бледностью пуш-
кинского лица, его бессильно повисшей рукой, и скорбным силуэтом жен-
ской фигуры, прижавшей ладони к монашески закутанному и наверняка
искаженному рыданием лицу.
Поистине Пушкин – наше всё, и в изображении его сакрального об-
раза читается повесть поколений.
Известны почти 200 прижизненных изображений Анны Ахматовой –
и неудивительно: ее царственная внешность и в молодости, и в старости
была благодарнейшим объектом для живописцев, графиков, скульпторов.
Ее рисовали Модильяни, Судейкин, Альтман, Делла-Вос-Кардовская,