64 / 166
62
Проваливаясь в рыхлый и оттого особенно противный липкий снег,
ты, как зомби, бредешь, подслеповато таращась в небо с еле заметной,
но все же ощутимой просинью, оставляя за собой расплывающиеся, по-
чти нечеловеческие следы, как тот персонаж, что ушел за нижний край
рамы. Очевидно – в трактир. Его легко понять, ведь если долго смотреть
на эту картину, очень захочется выпить. Что Саврасов и сделал. К не-
счастью, он не сумел остановиться. Но до последних дней, сшибая с
доброхотов на очередной стакан, художник рисовал им грачей – по трёш-
ке за штуку.
Генис мастерски привлекает внимание читателя (и зрителя!) ко всем
изображенным на полотне деталям (илл. 126), выделяя ее главных «геро-
ев» – снег и грачей; затем от впечатлений зрительных переходит к звукам
и запахам и наконец – к собственной, незаёмной и глубоко оригинальной
интерпретации увиденного. Как легко убедиться, этот этюд (или эссе) под-
линно интегративен, здесь переплавлены и сведены воедино информаци-
онные элементы самой разной семантики, вплоть до биографических дета-
лей из жизни Саврасова. Именно такого рода высказывания о произведе-
ниях изобразительного искусства обладают особенно значимым дидакти-
ческим потенциалом, который учителю остается умело активизировать.
ВАСИЛИЙ ПЕРОВ. ОХОТНИКИ НА ПРИВАЛЕ (1871)
…Огрубив детали и отрубив подробности, автор обнажил компози-
цию, сведя ее к треугольнику рублевской Троицы. Ее расположение –
вплоть до склоненной головы среднего персонажа – повторяют три фигу-
ры, объединенные столь же аскетической трапезой. Но это, конечно, не
ангелы, а демоны с перекошенными от возбуждения лицами. Кровожад-
ные боги охоты, они похваляются только что свершенным убийством на
лоне покоренной ими природы.
Такого – языческого – Перова я никогда не видел, но надо признать,
что все это есть и в оригинале – если, конечно, взглянуть на него
непредубежденно, словно в первый раз. Что сделать не просто: пере-
движникам слишком повезло с критиками. Достоевский, с которым Перо-
ва иногда сравнивали, написал об охотниках патриотический абзац:
“Один горячо и зазнамо врет, другой слушает и из всех сил верит, а тре-
тий ничему не верит, прилег тут же и смеется. Что за прелесть! Конеч-
но, растолковать – так поймут и немцы, но ведь не поймут они, как мы,
что это русский враль и что врет он по-русски”.
С Достоевским трудно не согласиться, потому что все мы знаем
описанный им тип. От него же и знаем. Страсть к глубоко бессмыслен-