97 / 110
95
страстное стремление к братскому единению духовно близких людей,
искренность восхищения их достоинствами. (Это напоминает позицию
А. Ахматовой, о которой Н. Недоброво писал в 1910 г.: «Способ
очертания и оценки других людей полон в стихах Анны Ахматовой такой
благожелательности к людям и такого ими восхищения, от которых мы не
за годы только, но, пожалуй, за всю вторую половину ХIХ века
отвыкли» [2].
Доказательств тому много. Так, в ответном письме к Божо
Ловричу, который восторженно высказался о «Неупиваемой Чаше»,
Бальмонт, отмечая непонятные ему поступки некоторых его собратьев по
перу, заключает: «Ну, забудем пока о них. Будем просто любить друг
друга. И Шмелева. Сердце Шмелева – Эолова арфа» [1, c.133].
Бальмонт не забывает соотносить судьбу Шмелева в своем сердце с
заботой о заступничестве его святого покровителя – Иоанна Богослова. В
письме от 1 окт. 1933 г. из Кламара Бальмонт, после признания, что
дружба его со Шмелевым была лучшим, что дала ему жизнь за последние
8-9 лет, выражает такие пожелания: «Да светит Вам и верной Вашей
любимой высокое, все видящее Солнце. И да поможет вам обоим святой
благовестник Иоанн, чье мудрое Евангелие всех лучезарнее» [1, c.309].
Следует заметить, что литературная жизнь, отношения
художников
и личная духовная жизнь стали для Бальмонта неразрывны. В письмах его
можно встретить такие признания: «Каждое утро, просыпаясь, и каждую
ночь перед сном, молясь Пречистой Матери Божьей, я называю несколько
заветно-дорогих мне имен. Иван и Ольга никогда не бывают забыты»
[1, c.258].
К стихотворению «И.С. Шмелеву», в котором он называет писателя
«Милый друг, верный брат», – есть приписка: «Будьте счастливы и
здоровы, лучшие люди на земле, Ольга Александровна и Иван
Сергеевич» [1, c.204].
Когда Бальмонту довелось в 1930 г. побывать в Ковно, в Литве, он
эту поездку воспринял, как некое краткое прикосновение к родной земле.
И что самое трогательное, все свои впечатления он буквально спаял с
именем Шмелева, болея душой, что его «брат» не может быть рядом.
Описывая ночную поездку на автомобиле, Бальмонт замечает: «<…> было
красиво мчаться так в прозрачной ночи. Каждую березку, еще из окон
вагона, я целовал глазами – и говорил ей: “Шмелев!” А она понимала.
Здесь, в Ковно все время, русская речь. Вы бы ликовали» [1, c.206]. И, чуть