92 / 110
90
бусурманского,
дьявольского…» [11, c.140].
Приводя
строки
из
лирических произведений А.К. Толстого, посвященных древней Руси,
Бунин, как и автор приводимых строк, пытался
в прошлом увидеть
обнадеживающие знаки-символы чаемого будущего
: «Конь несет меня
лихой, / А куда? Не знаю!» – надежда высказывалась поэтически
недвусмысленно: «Иль влечу я в светлый град / Со Кремлем
престольным?
/
В
град,
где
улицы
гудят
/
Звоном
колокольным?» [11, c.143].
Как видим, в идеальном восприятии Ив. Бунина, «опрокинутом» в
прошлое, Москва живет как образ столичного
престольного града.
Что
касается времени лихолетья, то его образ, пластично, образно,
протокольно и одновременно символично воссозданный в дневниковых
записях писателя 1918-1919 гг., названных «Окаянные дни», как раз и
содержит в себе заглавный доминантный мифопоэтический образ –
каиновой печати,
предательства
. В образ
такого мира, мира окаянных
дней,
вписывается писателем и образ Москвы – расстрелянной,
опустошенной, преданной. И так же, как у Ив. Шмелева, Б. Зайцева, в этом
контексте возникает мотив усиливающейся любви к Москве
православной: «Я как раз смотрел в это время на удивительное зеленое
небо над Кремлем, на старое золото его древних куполов… до чего все
родное, кровное и только теперь как следует прочувствованное, понятое!
Взорвать? Все может быть. Теперь все возможно» [12]. В его
проникновенных дневниковых записях – как будто дополнение к
шмелевскому образу последнего Крестного хода: «А потом я плакал на
Страстной неделе, уже не один, а вместе со многими и многими,
собиравшимися в темные вечера, среди темной Москвы, с ее наглухо
запертым Кремлем, по темным старым церквам, скудно озаренных
красными огоньками свечей …» [12, c.127]. Верно замечено
С.В. Шешуновой: «Завершая “одесские заметки” писателя, это покаянное
восклицание обретает значение смыслового итога [13].
Образ Москвы не раз возникает на страницах дневниковых записей,
Ив. Бунина, по-разному интонированный, но всегда выразительно
передающий самые важные авторские интенции. Возникает он и в ряде
рассказов 1920-х годов: «Несрочная весна», в цикле «Под серпом и
молотом». Так, в рассказе «Из записей неизвестного», посвященном
впечатлениям от Москвы послереволюционной, встречаем микросюжеты,
очень схожие со шмелевскими [14]. В ограниченных рамках статьи нет