271 / 356
269
зрением. Горький прислал мне собственноручное письмо, которое я и теперь помню слово в
слово:
«Рассказ интересен по теме, но написан слабо, драматизм переживаний попа неясен, не
написан фон, а диалог неинтересен. Попробуйте написать что-нибудь другое.
М. Горький»
Меня мало утешило признание, что тема интересна. Я увидел, что и для писателя нужна
большая техника, нужно что-то знать о фоне, нужно предъявлять какие-то требования к диа-
логу. И нужен еще талант; очевидно, с талантом у меня слабовато. Но сам Горький научил
меня человеческой гордости, и я эту гордость пустил немедленно в дело. Я подумал, что
можно, разумеется, «написать что-нибудь другое», но совершенно уже доказано, что ничего
путного в этом другом заключаться не будет. Я без особого страдания отбросил писатель-
ские мечты, тем более что и свою учительскую деятельность ставил очень высоко. Бороться
в прорыве на культурном фронте можно было и в роли учителя. Горький даже порадовал ме-
ня своей товарищеской прямотой, которой тоже ведь надо было учиться.
Учительская моя деятельность была более или менее удачна, а после Октября передо
мной открылись невиданные перспективы. Мы, педагоги, тогда так опьянели от этих пер-
спектив, что уже и себя не помнили, и, по правде сказать, много напутали в разных увлече-
ниях. К счастью, в 20-м году мне дали колонию для правонарушителей. Задача, стоявшая пе-
редо мной, была так трудна и так неотложна, что путать было некогда. Но и прямых нитей в
моих руках не было. Старый опыт колоний малолетних преступников для меня не годился,
нового опыта не было, книг тоже не было. Мое положение было очень тяжелым, почти без-
выходным.
Я не мог найти никаких «научных» выходов. Я принужден был непосредственно обра-
титься к своим общим представлениям о человеке, а для меня это значило обратиться к
Горькому. Мне, собственно говоря, не нужно было перечитывать его книг, я их хорошо знал,
но снова перечитал все от начала до конца. И сейчас советую начинающему воспитателю чи-
тать книги Горького. Конечно, они не подскажут метода, не разрешат отдельных «текущих»
вопросов, но они дадут большое знание о человеке в огромном диапазоне возможностей, и
при этом дадут человека не натуралистического, не списанного с натуры, а человека в вели-
колепном обобщении и, что особенно важно, в обобщении марксистском.
Горьковский человек всегда в обществе, всегда видны его корни, он прежде всего социа-
лен, и, если он страдает или несчастен, всегда можно сказать, кто в этом виноват. Но не эти
страдания главное. Можно, пожалуй, утверждать, что горьковские герои неохотно страдают,
– и для нас, педагогов, это чрезвычайно важно. Я затрудняюсь это объяснить подробно, для
этого необходимо специальное исследование.
В этом случае решающим является горьковский оптимизм. Ведь он оптимист не только в
том смысле, что видит впереди счастливое человечество, не только потому, что в буре нахо-
дит счастье, но еще и потому, что каждый человек у него хорош. Хорош не в моральном и не
в социальном смысле, а в смысле красоты и силы. Даже герои враждебного лагеря, даже са-
мые настоящие «враги» Горьким так показаны, что ясно видны их человеческие силы и луч-
шие человеческие потенциалы. Горький прекрасно доказал, что капиталистическое общество
губительно не только для пролетариев, но и для людей других классов, оно губительно для
всех, для всего человечества. В Артамоновых, в Вассе Железновой, в Фоме Гордееве, в Егоре
Булычеве ясно видны все проклятья капитализма и прекрасные человеческие характеры, раз-
вращенные и исковерканные в наживе, в несправедливом властвовании, в неоправданной со-
циальной силе, в нетрудовом опыте.
Видеть хорошее в человеке всегда трудно. В живых будничных движениях лю-
дей, тем более в коллективе сколько-нибудь нездоровом, это хорошее видеть