4_Makarenko

270

почти невозможно, оно слишком прикрыто мелкой повседневной борьбой, оно теряется в те-

кущих конфликтах. Хорошее в человеке приходится всегда проектировать

, и педагог это обя-

зан делать. Он обязан подходить к человеку с оптимистической гипотезой, пусть даже и с не-

которым риском ошибиться. И вот этому умению проектировать в человеке лучшее, более

сильное, более интересное нужно учиться у Горького. Особенно важно, что у Горького это

умение далеко не так просто реализуется. Горький умеет видеть в человеке положительные

силы, но он никогда не умиляется перед ними, никогда не понижает своего требования к чело-

веку и никогда не остановится перед самым суровым осуждением.

Такое отношение к человеку есть отношение марксистское. Наш социализм, такой еще

молодой, лучше всего доказывает это. Уже не подлежит сомнению, что средний моральный

и политический уровень гражданина Советского Союза несравненно выше уровня подданно-

го царской России и выше уровня среднего западноевропейского человека... Не подлежит

сомнению, что причины этих изменений лежат в самой структуре общества и его деятельно-

сти, тем более что какой-нибудь специальной педагогической техники, специальных прие-

мов у нас не выработалось.

Переход к советскому строю сопровождался категорическим перенесением внимания

личности на вопросы широкого государственного значения...… Примеров искать не нужно,

достаточно вспомнить японскую агрессию

или стахановское движение. Личность в Совет-

ском Союзе не растрачивает свои силы в будничных текущих столкновениях, и поэтому вид-

нее ее лучшие человеческие черты. Суть в том, что легче и свободнее реализуются положи-

тельные человеческие потенциалы, которые раньше не реализовались. В этом величайшее

значение нашей революции и величайшая заслуга Коммунистической партии.

Но сейчас все это понятно и очевидно, а тогда, в 1920 г., это знание у меня только начи-

нало складываться, и, так как элементы социалистической педагогики еще не видны были в

жизни, я находил их в мудрости и проникновенности Горького.

Я очень много передумал тогда над Горьким. Это раздумье только в редких случаях при-

водило меня к формулировкам, я ничего не записывал и ничего не определял. Я просто смот-

рел и видел.

Я видел, что в сочетании горьковского оптимизма и требовательности есть «мудрость

жизни», я чувствовал, с какой страстью Горький находит в человеке героическое, и как он

любуется скромностью человеческого героизма, и как вырастает по-новому героическое в

человечестве... («Мать»). Я видел, как нетрудно человеку помочь, если подходить к нему без

позы и «вплотную», и сколько трагедий рождается в жизни только потому, что «нет челове-

ка». Я, наконец, почти физически ощутил всю мерзость и гниль капиталистической накипи

на людях.

Я обратился к своим первым воспитанникам и постарался посмотреть на них глазами

Горького. Признаюсь откровенно, это мне не сразу удалось; я еще не умел обобщать живые

движения, я еще не научился видеть в человеческом поведении основные оси и пружины. В

своих поступках и действиях я еще не был «горьковцем», я был им только в своих стремле-

ниях.

Но я уже добивался, чтобы моей колонии дали имя Горького, и добился этого. В этом

моменте меня увлекала не только методика горьковского отношения к человеку, меня захва-

тывала больше историческая параллель: революция поручила мне работу «на дне», и, есте-

ственно, вспоминалось «дно» Горького. Параллель эта, впрочем, ощущалась недолго. «Дно»

принципиально было невозможно в Советской стране, и мои «горьковцы» очень скоро возы-

мели настойчивое намерение не ограничиться простым всплыванием наверх, их соблазняли

вершины гор, из горьковских героев больше других импонировал им Сокол. Дна, конечно, не

было, но остался личный пример Горького, осталось его «Детство», осталась глубокая про-

летарская родственность великого писателя и бывших правонарушителей.

В 1925 г. мы написали первое письмо в Сорренто, написали с очень малой