117 / 388
115
и новой. И проектируйте ее на вопросы воспитания. Раньше в зажиточных семьях к труду вообще не
нужно было готовить, а нужно было готовить к той самой эквилибристике, благодаря которой так
удачно обходилась десятая заповедь. В семье пролетарской к труду нужно было готовить как к осо-
бого вида проклятию, под черными небесами которого рядом стояли труд, нищета, голод и смерть.
Труд был как неизбежное зло, только потому приемлемое, что более «совершенные» формы зла были
уже гибельны.
Труд не мог быть тогда моральной категорией; несмотря на весь цинизм Ветхого завета, он все
же не решался включить труд в число моральных законов.
В третьей заповеди господь бог беспокоится только об одном: «Пожалуйста, не работайте в суб-
боту. В остальные дни, черт с вами, делайте, что угодно, день же седьмой, суббота,– господу богу
твоему; будьте добры, не оскверняйте его вашими трудовыми запахами».
Евангелие еще меньше беспокоится о труде. Иисус недвусмысленно показывал на птиц небесных и
обращал внимание публики на то обстоятельство, что они не сеют, ни жнут, ни собирают в житницы, а
в то же время чувствуют себя прекрасно и шикарно одеваются. Всем ближним Иисус предлагал нечто,
очень напоминающее украинскую поговорку: «Не трать, кумэ, сылы, та сидай на дно!» Будешь ты,
кумэ, работать или не будешь, все равно нищий. А поэтому будем говорить прямо: блаженни нищие,
яко [для] тех есть царство небесное!
Это было настолько неприлично, что батюшки пошли даже на мошенничество: прибавили слово
«духом». Рекомендовать ближним нищету, оказалось все-таки рискованным: кто же будет работать?
Более позднее христианство все-таки приглашало трудиться, но сколько-нибудь серьезно улучшить
этот моральный и догматический прорыв оно уже было не в состоянии. Так труд и остался категори-
ей малосвященной, почти греховной, для господа бога малоприятной: «Вьенце смраду, як поцехе»
(«Больше вони, чем удовольствия»).
И уже совершенно откровенно верующим обещали, что на том свете, в раю, никакого труда не
будет: сад, яблоки, бог, полный пансион и ангельские вечера самодеятельности.
Именно отсутствие труда было моральным идеалом и на том свете, и на этом.
Иначе и быть не могло. Старый «добрый» бог в своем первом проекте мироздания, как известно,
не помышлял даже о труде как необходимом элементе мира, а начал прямо с эдема – человеческое
общество в его представлений было обществом нетрудовым. Только после небольшого конфликта с
Евой он в припадке раздражения проклял людей, и одним из словес его проклятия был «труд»: в поте
лица будешь добывать хлеб.
А вторым словом проклятия были «дети»: в болезнях будешь рожать детей.
Необходимо признать, что в первобытных баснях о мироздании человечество правильно выска-
залось о подневольном труде, труде исторических эпох эксплуатации.
Когда труд – проклятие, когда труд – только неизбежное зло, когда труд – только средство к су-
ществованию, когда лучшей целью человеческой жизни является освобождение от труда, и когда на
наших глазах сотни и тысячи бездельников живут богаче и счастливее трудящихся, тогда возникает в
человеческом обществе идея «беззаботного детства». Правильная идея – пусть хоть дети будут осво-
бождены от проклятия!
Конечно, это только идея. В практике человеческой истории детская беззаботность не исключала
и детского голода, и страшной детской смертности, и детской фабричной каторги. Но идея все-таки
жила, и рядом с «ангельскими душами» она прекрасно выражала бессильную любовь матерей и лжи-
вую надежду проповедников.
Ну, а мы при чем? «Беззаботное детство» в первом государстве трудящихся какие идеи может
выражать и какие рисовать перспективы в жизни будущих граждан этого государства?