325 / 366
323
щадке, среди цветников, были сложены в большой куче их «костюмы для путешествий». Политое из
бутылки керосином, «барахло» это горело буйным, дымным костром, а потом пришел Миша Гонтарь
с веником и ведром и начисто смел жирный мохнатый пепел, подмаргивая хитро ближайшему но-
венькому:
- Вся твоя автобиография сгорела!
Старые колонисты хохотали над Мишиным неповоротливым остроумием, а новенькие огля-
дывались виновато: было уже неловко.
После этой огневой церемонии начались будни, в которых было все что угодно, но почти не
было пресловутой перековки: новенькие не затрудняли ни коллектив, ни Захарова.
Захаров понимал, что здоровая жизнь детского коллектива законно и необходимо вытекает из
всей советской действительности. Но другим это не казалось таким же законным явлением. Захаров
теперь мог утверждать, что воспитание нового человека – дело счастливое и посильное для педагоги-
ки. Кроме того, он утверждал, что «испорченный ребенок» – фетиш педагогов-неудачников. Вообще
он теперь многое мог утверждать, и это больше всего раздражало любителей старого.
Старое – страшно живучая вещь. Старое пролезает во все щели нашей жизни и очень часто
настолько осторожно, умненько выглядывает из этих щелей, что не всякий его заметит. Нет такого
положения, к которому старое не сумело бы приспособиться. Казалось бы, что может быть священ-
нее детской радости и детского роста? И все это утверждают, и все исповедуют, но...
Приезжает в колонию человек, ходит, смотрит, достает блокнот и еще не успел вопрос поста-
вить, а глаза его уже увлажняются в предчувствии романтических переживаний.
- Ну... как?
- Что вам угодно?
- Как вы... вот... с ними... управляетесь?
- Ничего... управляемся.
- Э... э... расскажите какой-нибудь случай... такой, знаете, потруднее.
Захаров с тоской ищет портсигар:
- Да зачем вам?
- Очень важно, очень важно Мы понимаем... перековка... конечно, они теперь исправились,
но... воображаю, как вам трудно!
- Перековка...
- Да, да! Пожалуйста, какой-нибудь яркий случай. И, если можно, снимок... Как жаль, что у
вас нет... до перековки.
Захаров роется в памяти. Что-то такое очень давно, действительно, было... вроде перековки.
Он смотрит на любопытного романтика и про себя соображает: как легче отделаться – доказывать ли
посетителю, что никакой перековки не нужно, или просто соврать и рассказать какой-нибудь анек-
дот. Второе, собственно говоря, гораздо легче.
В подобных недоразумениях было для Захарова много трагического. А еще трагичнее вышло,
когда приехали к нему приятели из Наркомпроса.
Они видели людей, машины, цветы, рассмотрели цифры и сводки. Вежливо щурились на
предметы реальные и вежливо мычали над бумагой. Захаров видел по их лицам, что они просто ни-
чему не поверили.
- Это беспризорные?
- Нет, это колонисты.
Володя Бегунок на диване неслышно хихикнул.
- А... вот этот мальчик! Был беспризорный?
Володя встал, бросил на Захарова секретный, дружеский взгляд:
- Я колонист четвертой бригады.
- Но... раньше, раньше ты был беспризорным?