15 / 160
13
богатырь Звенислав, то в сочинениях Чулкова государственная мифология
не столь однозначна.
Во второй главе «
Территория вымысла: геопоэтика в русской
литературе последней трети XVIII века»
основное внимание уделено
восприятию исторической эпохи XVIII века в творчестве М.Д. Чулкова, а
также мифопоэтической проекции образа России в пограничном и
провинциальном текстах русской литературы последней трети столетия
(сочинения Н.П. Рычкова, С.С. Боброва, П.П. Сумарокова, П.З. Хомякова).
В творчестве Чулкова намечено изменение отношения к
изображению исторической эпохи: эффект большого исторического
времени, в котором живут его герои, свойственен роману «Пригожая
повариха» и «Славенским сказкам» из сборника «Пересмешник». Такое, на
первый взгляд, ошибочное, невнимательное отношение к историческим
реалиям (повариха Мартона потеряла мужа в Полтавскую баталию, но по-
прежнему молода в эпоху, когда творит Ломоносов) свидетельствует о
стремлении обобщить, зафиксировать наиболее значимые характеристики
XVIII столетия – времени перемен в жизни страны. Отсюда не только
зафиксированные детали обыденной жизни города в «Пригожей
поварихе», демократического сословия, ремесленного люда в журналах
автора «И то и сио», «Парнасский щепетильник», но и включение
обыденной жизни в мифологический контекст (столичный город Винета,
университетский город Новгород), восприятие исторического времени как
единого потока, включающего в себя историю и современность.
Именно Чулкову принадлежит в «Сказке о рождении тафтяной
мушки» ироническое осмысление образа столичного города Винеты, куда
отправляется на поиски счастливой доли новгородец Неох. Указания
автора на блеск, богатство и порочность столичного города, находящегося
на месте будущего Петербурга, позволяют включить писателя в число
создателей петербургского текста отечественной словесности, а также
типологически соотнести очерченный им образ Винеты с легендарными
текстами о городах, ушедших под воду (померанская легенда о Винете и
данцигская легенда об Альт-Хеле).
В последней трети XVIII века имперский миф пересекает границы
столичного пространства, его признаки обнаруживаются в сочинениях,
описывающих жизнь отдаленных территорий, – провинциальных и
приграничных текстах.