132 / 186
130
в 1914-1918 гг. и о специфических литературных средствах, благодаря
которым данный опыт был включен в память, стилизован и
мифологизирован. Она посвящена литературному измерению окопного
опыта. Меня интересуют ситуации очевидного пересечения литературной
традиции и реальной жизни. Я пытаюсь понять двусторонний процесс, в
ходе которого жизнь становится материалом для литературы, а литература
в ответ придает жизни новые формы»
401
. С этой точки зрения, «бум
памяти» в ХХ в. (как и рост иронии, отмеченный еще Х. Уайтом) стал
культурным следствием первой мировой войны, вызвавшей кризис
господствовавших ранее романтического и реалистического нарративов. В
этом смысле война радикально перевернула идею прогресса и оптимизм
авангарда, сделав доминирующим тропом горькую иронию и ностальгию
модернизма во всех сферах культуры.
Взгляды Фассела приобрели множество сторонников как в
американских cultural studies, так и в Великобритании. Их последовательно
отстаивает и развивает один из самых известных историков первой
мировой войны, профессор
Йельского университета
Джей Уинтер
(род.
1945)
402
. Он напрямую связывает современный «мемориальный бум» с
кризисом fin-de-siécle рубежа XIX-XX вв
403
. По его мнению, «Великая
война» превратила дискурс памяти из достаточно элитарного нарратива
интеллектуалов и богемы в доминирующее самоописание модерна,
вошедшее в кровь и плоть обычных людей
404
. Кроме того, офицеры
«потерянного поколения» существенно изменили его: если в XIX в.
401
Fussell P.
The Great War and Modern Memory. N.Y., London: Oxford University Press,
1975. Р. ix.
402
Более 30 лет проработав в Англии, в 2000-е гг. он вернулся в США в Йельский
университет. Как в 1990-е, так и в 2000-е гг. он был одним из главных организаторов
международных конференций, посвященных памяти о «Великой войне».
403
Впрочем, Уинтер признает и существенные отличия между послевоенным «бумом
памяти» и современными memory studies. Они обращаются к разной аудитории: первый
– к семьям погибших и выживших, второй – к академическому сообществу. Кроме
того, существенно изменились и медиумы памяти: место текстов и монументов заняли
аудио- и видеоинтервью – testimony [свидетельские показания]. Изменился и
социально-политический контекст: «Война во Вьетнаме стала для американцев [своей
собственной] первой мировой войной – войной, которая превратила простодушие в
опыт, наивность в иронию; благородство языка в физическую экспрессию
разочарованных солдат». The Legacy of the Great War: Ninety Years On / Ed. by J. Winter.
Columbia: University of Missouri Press, 2009. P. 162.
404
Winter J.
Shell-Shock and the Cultural History of the Great War // Journal of
Contemporary History. 2000. Vol. 35. No. 1. P. 8-11.