111 / 166
109
ность множества античных и средневековых текстов, и это понятно, если
вспомнить, что вплоть до первой четверти XX века лошадь оставалась са-
мым необходимым и тесно связанным с человеком животным, по суще-
ству, символом неразрывной связи человека и природы. В русской литера-
туре смысловая структура концепта
конь (лошадь)
обнаруживает несколь-
ко четких семантических доминант, а именно:
а) лошадь (конь) – слуга и друг (вспомним русские сказки, «Песнь о
вещем Олеге» А.С.Пушкина, Карагёза из «Героя нашего времени»
М.Ю.Лермонтова, Савраску из поэмы Н.А.Некрасова «Мороз, Красный
нос», «пару гнедых» из одноименного стихотворения А.Н.Апухтина и
т.п.);
б) лошадь – жертва человеческой жестокости и равнодушия, символ
страдания (савраска из сна Раскольникова, коняга из одноименной сказки
М.Е.Салтыкова-Щедрина, Фру-Фру, нечаянно погубленная Вронским,
упавшая посреди Кузнецкого моста лошадь из стихотворения
В.В.Маяковского «Хорошее отношение к лошадям», «милый, милый,
смешной дуралей» из есенинского «Сорокоуста»);
в) конь – символ воли и свободы («степная кобылица» Блока из цик-
ла «На поле Куликовом», «розовый конь» из стихотворения Есенина «Не
жалею, не зову, не плачу…», всадники Н.Тихонова и Н.Рубцова);
г) конь с семантикой рока, судьбы (пушкинский «Медный всадник»,
гоголевская «птица тройка», «кони привередливые» В.Высоцкого);
д) образ коня с семантикой судьи (Холстомер у Л.Н.Толстого;
вспомним также свифтовских гуигнгнмов из «Путешествий Гулливера»).
Черный конь Бродского – это, конечно, рок, судьба, а может быть, и
судья.
У древних славян конь служил символом смерти и воскресения, по-
добно заходящему и восходящему светилу, а Русь с древнейших времен
отождествляла себя с образом коня (вспомним знакомых всем коньков над
кровлями русских изб).
Черный конь Бродского, ищущий «всадника средь нас», многими чи-
тателями воспринимается как символ смерти. Однако среди четверых
всадников Апокалипсиса на вороном коне скачет Голод с весами в руках, а
всадник по имени Смерть имеет под собой «коня бледного». Тем не менее
ассоциативная связь между текстом и полотном Д.Мезенцева (илл. 146)
несомненна и проявляется в конкретной четкости и в то же время обоб-
щенности силуэтов, а также в неотвратимой устремленности всадников к
неведомому концу.