4_Makarenko

103

или Коршуна к нескладному дощатому приспособлению в самой глубине ила и орут благим

матом.

Карабанов, блестящий и черный, как и все, сделавший из своей шевелюры какой-то вы-

дающегося безобразия кок, вращает огромными белыми глазами и скалит страшные зубы:

– Каррамба!

Десятки пар таких же диких и таких же белых глаз устремляются в одну точку, куда по-

казывает вся в браслетах экзотическая рука Карабанова, кивают головами и ждут. Карабанов

орет:

– Пхананяй, пхананяй!

Дикари стремглав бросаются на приспособление и тесной дикой толпой с напряжением и

воплем помогают Стрекозе вытащить на берег целую тонну густого, тяжелого ила.

Эта этнографическая возня особенно оживляется к вечеру, когда на склоне нашей горы

рассаживается вся колония и голоногие пацаны с восхищением ожидают того сладкого момен-

та, когда Карабанов заорет: «Горлы резыты!..» и чернокожие с свирепыми лицами кровожадно

бросятся на белых. Белые в ужасе спасаются во двор колонии, из дверей и щелей выглядывают

их перепуганные лица. Но чернокожие не преследуют белых, и вообще дело до каннибальства

не доходит, ибо хотя дикари и не знают русского языка, тем не менее прекрасно понимают, что

такое домашний арест

за принос грязи в жилое помещение.

Только один раз счастливый случай позволил дикарям действительно покуражиться над

белым населением в окрестностях столичного города Харькова

В один из вечеров после сухого жаркого дня с запада пришла грозовая туча. Заворачивая

под себя клокочущий серый гребень, туча поперек захватила небо, зарычала и бросилась на

нашу гору. Особый второй сводный встретил тучу с восторгом, дно пруда огласилось торже-

ствующими криками. Туча заколотила по Куряжу из всех своих батарей тяжелыми тысяче-

тонными взрывами и вдруг, не удержавшись на шатких небесных качелях, свалилась на нас,

перемешав в дымящемся вихре полосы ливня, громы, молнии и остервенелый гнев. Особый

второй сводный ответил на это душераздирающим воплем и исступленно заплясал в самом

центре хаоса.

Но в этот приятный момент на край горы в сетке дождя вынесся строгий, озабоченный

Синенький

и заиграл закатисто-разливчатый сигнал тревоги. Дикари потушили пляски и

вспомнили русский язык:

– Чего дудишь? А? У нас?.. Где?

Синенький ткнул трубой на Подворки, куда уже спешили в обход пруда вырвавшиеся из

двора колонисты. В сотне метров от берега жарким обильным костром полыхала хата, и воз-

ле нее торжественно ползали какие-то элементы процессии. Все сорок чернокожих во главе с

вождем бросились к хате. Десятка полтора испуганных баб и дедов в этот момент наладили

против прибежавших раньше колонистов заграждение из икон, и один из бородачей кричал:

– Какое ваше дело? Господь бог запалил, господь бог и потушит...

Но, оглянувшись, и бородач и другие верующие убедились, что не только господь бог не

проявляет никакой пожарной заботы, но попустительством божиим решающее участие в ка-

тастрофе предоставлено нечистой силе: на них с дикими криками несется толпа чернокожих,

потрясая мохнатыми бедрами и позванивая железными украшениями. Черномазые лица, ис-

коверканные носовыми палками и увенчанные безобразными коками, не оставляли никакого

места для сомнений: у этих существ не могло быть, конечно, иных намерений, как захватить

всю процессию и утащить ее в пекло. Деды и бабы пронзительно закричали и затопали по

улице в разные стороны, прижимая иконы под мышками. Ребята бросились к конюшне и к

коровнику, но было уже поздно; животные погибли. Разгневанный Семен первым попав-

шимся в руки поленом высадил окно и полез в хату. Через минуту в окне вдруг показалась

седая бородатая голова, и Семен закричал из хаты:

– Принимай дида, хай ему...