4_Makarenko

можно лучше, потому что «его, понимаете, обижают». И когда еще всхлипывающий Криво-

ручко доел борщ и у него находится достаточно свободной души, чтобы заняться носом и

слезами, Лапоть наносит последний тихонький удар, от которого даже Иуда Искариотский

обратился бы в голубя:

– Чего это они на тебя? Наверное, на работу не вышел? Да?

Криворучко кивает, икает, вздыхает и вообще больше сигнализирует, чем говорит.

– Вот чудаки!.. Ну, что ты скажешь!.. Да ведь ты последний раз? Последний раз, правда? Так

чего ж тут въедаться? Мало ли что бывает? Я, как пришел в колонию, так семь дней на работу не

ходил... А ты только два дня. А дай, я посмотрю твои мускулы... Ого! Конечно, с такими муску-

лами надо работать... Правда ж?

Криворучко снова кивает и принимается за кашу. Лапоть уходит в столовую, оставляя

Криворучко неожиданный комплимент:

– Я сразу увидел, что ты свой парень...

Достаточно было одной-двух подобных мистерий, чтобы уход из рабочего отряда сде-

лался делом невозможным. Этот институт вывелся в Куряже очень быстро.

Труднее было с такими симулянтами, как Ховрах. Уже на третий день у него начались

солнечные удары, он со стонами залезал под кусты и укладывался отдыхать. С такими умел

гениально расправляться Таранец

. Он выпрашивал у Антона

линейку и Молодца и с це-

лой группой санитаров, украшенный флагами и крестами, выезжал на поле. Наиболее силь-

ным средством у Таранца был Кузьма Леший

, вооруженный настоящим кузнечным мехом.

Не успеет Ховрах разнежиться в роще, как на него налетает «скорая помощь» для несчаст-

ных случаев, Леший мгновенно устанавливает против больного свой мех, и несколько чело-

век работают мехом с искренним увлечением. Они обдувают Ховраха во всех местах, где

предполагается притаившийся солнечный удар, а потом влекут к карете. Но Ховрах уже здо-

ров, и карета спокойно уезжает в колонию. Как ни тяжело было для Ховраха подвергнуться

описанной медицинской процедуре, еще тяжелее ему возвратиться в сводный и в молчании

принимать дозы новых лекарств в виде самых простых вопросов:

– Что, Ховрах, помогло? Хорошее средство, правда?

Разумеется, это были партизанские действия, но они вытекали из общего тона и из обще-

го стремления коллектива наладить работу. А тон и стремление – это были настоящие пред-

меты моей технической заботы.

Основным технологическим моментом оставался, конечно, отряд. Что такое отряд, на

«Олимпе» так и не разобрали до самого конца нашей истории. А между тем я изо всех сил

старался растолковать олимпийцам значение отряда и его определяющую полезность в педа-

гогическом процессе. Но ведь мы говорили на разных языках, ничего нельзя было растолко-

вать. Я привожу здесь почти полностью один разговор, который произошел между мною и

профессором педагогики, заехавшим в колонию, очень аккуратным человечком в очках, в

пиджаке, в штанах, человечком мыслящим и добродетельным. Он пристал ко мне с вопро-

сом, почему столы в столовой между отрядами распределяет дежурный командир, а не педа-

гог.

– Серьезно, товарищ, вы, вероятно, просто шутите. Я прошу вас серьезно со мной гово-

рить. Как это так: дежурный мальчик распределяет столовую, а вы спокойно здесь стоите.

Вы уверены, что он все сделает правильно, никого не обидит? Наконец... он может просто

ошибиться.

– Распределить столовую не так трудно, – ответил я профессору, – кроме того, у нас есть

старый и очень хороший закон.

– Интересно. Закон?

– Да, закон. Такой: все приятное и все неприятное или трудное распределяется между от-

рядами по очереди, по порядку их номеров.

– Как это? Что т-такое? Не понимаю...

– Это очень просто. Сейчас первый отряд получает самое лучшее место в столовой, по-

сле него через месяц – второй и так далее.