98
тушить это творчество, и все, зато я с удовлетворением мог отметить, что демонстративных
отказов от работы почти не было. Некоторые потихоньку прятались, смывались куда-нибудь,
но эти смущали меня меньше всего: для них была всегда наготове своеобразная техника у
пацанов. Где бы ни гулял прогульщик, а обедать волей-неволей приходил к столу своего от-
ряда. Куряжане встречали его сравнительно безмятежно, иногда только спрашивали наив-
ным голосом:
– Разве ты не убежал с колонии?
У горьковцев были языки и руки впечатлительнее. Прогульщик подходит к столу и ста-
рается сделать вид, что человек он обыкновенный и не заслуживает особенного внимания, но
командир каждому должен воздать по заслугам. Командир строго говорит какому-нибудь
Кольке:
– Колька, что же ты сидишь? Разве ты не видишь? Криворучко пришел, скорее место
очисти! Тарелку ему чистую! Да какую ты ложку даешь, какую ложку?!
Ложка исчезает в кухонном окне.
– Наливай ему самого жирного!.. Самого жирного!.. Петька, сбегай к повару, принеси
хорошую ложку! Скорее! Степка, отрежь ему хлеба... Да что ты режешь? Это граки едят та-
кими скибками, ему тоненькую нужно... Да где же Петька с ложкой?.. Петька, скорее там!
Ванька, позови Петьку с ложкой!..
Криворучко сидит перед полной тарелкой действительно жирного борща и краснеет
прямо в центр борщевой поверхности. Из-за соседнего стола кто-нибудь солидно спрашива-
ет:
– Тринадцатый, что, гостя поймали?
– Пришли, как же, пришли, обедать будут... Петька, да давай же ложку, некогда!..
Дурашливо захлопотанный Петька врывается в столовую и протягивает обыкновенную
колонийскую ложку, держит ее в двух руках парадно, как подношение. Командир свирепеет:
– Какую ты ложку принес? Тебе какую сказали? Принеси самую большую...
Петька изображает оторопелую поспешность, как угорелый, мечется по столовой и ты-
чется в окна вместо дверей. Начинается сложная мистерия, в которой принимают участие
даже кухонные люди. Кое у кого сейчас замирает дыхание, потому что и они, собственно го-
воря, случайно не сделались предметом такого же горячего гостеприимства. Петька снова
влетает в столовую, держа в руках какой-нибудь саженный дуршлаг или кухонный половник.
Столовая покатывается со смеху. Тогда из-за своего стола медленно вылезает Лапоть
47
и
подходит к месту происшествия. Он молча разглядывает всех участников мелодрамы и стро-
го посматривает на командира. Потом его строгое лицо на глазах у всех принимает окраски
растроганной жалости и сострадания, то есть тех именно чувств, на которые Лапоть заведо-
мо для всех неспособен. Столовая замирает в ожидании самой высокой и тонкой игры арти-
стов! Лапоть орудует нежнейшими оттенками фальцета и кладет руку на голову Криворучко:
– Детка, кушай, детка, не бойся... Зачем издеваетесь над мальчиком? А? Кушай, детка...
Что, ложки нет? Ах, какое свинство, дайте ему какую-нибудь... Да вот эту, что ли...
Но детка не может кушать. Она ревет на всю столовую и вылезает из-за стола, оставляя не-
тронутой тарелку самого жирного борща. Лапоть рассматривает страдальца, и по лицу Лаптя
видно, как тяжело и глубоко он умеет переживать.
– Это как же? – чуть не со слезами говорит Лапоть. – Что же, ты и обедать не будешь?
Вот до чего довели человека!
Лапоть оглядывается на хлопцев и беззвучно хохочет. Он обнимает плечи
Криворучко, вздрагивающие в рыданиях, и нежно выводит его из столовой.
Публика заливается хохотом. Но есть и последний акт мелодрамы, который
публика видеть не может. Лапоть привел гостя на кухню, усадил за широкий
кухонный стол и приказал повару подать и накормить «этого человека» как