191 / 388
189
содержания. У Первенцева подвиг – не личная эстетическая поза, здесь он совершенно необходимое
и совершенно естественное движение, вызванное крепкой связанностью масс, удивительным чув-
ством единства коллектива.
Специалисты-критики найдут в книге Первенцева много недостатков, обязательно упрекнут его в
подражании Гоголю, в перекличке со многими местами «Тараса Бульбы». Но ведь влияние Гоголя
вовсе не такое уж плохое явление, и читатель только поблагодарит Первенцева за восстановление
страстной гоголевской эпической приподнятости.
Гоголевский тон очень часто открыто прорывается у Первенцева:
«Впереди сотни гарцевал Николай Батышев, рядом с ним, перегнувшись, играя клинком, нагне-
тая руку для страшного удара, скакал Наливайко. Может, чуял Наливайко, что на этой земле сегодня
последний раз прозвенят подковы его вороного коня... но скакал опальный казак Наливайко, заморо-
зив на красивом лице какую-то страдальческую и одновременно зловещую улыбку».
А вот концовка рассказа о конфликте комбрига Кочубея со штабом, когда довелось его казакам
вытаскивать батька через окно штабного вагона:
«– Да не пошкарябали мы тебя, батько, як тащили с первого классу? Кажись, стекло хрустнуло.
– Нет, хлопцы, не пошкарябали, только тащили вы меня за плечи, а те за ноги, и хрустнула у ме-
ня нога, а не стекло. Надо испытать, – может, ошибся я с перепугу. Давай гопака...
Плясал Кочубей, приговаривая:
– Не, ничего. Мабудь, стекло хрустнуло. Не, ничего».
Или еще:
«А тут, полюбуйтесь! Даже сам Пелипенко, считай уже почти полковник, выволок седло из клу-
ни, кинул на Апостола, и черт его знает, когда он успел подтянуть подпруги. Может, на скаку? Так
бывает, но только при очень уж большой спешке, как, к примеру, под Воровсколесекой, против По-
кровского, когда сам командующий 9-й колонной носился по боевому полю в одних исподних шта-
нах и ночной рубашке».
В самом подборе имен, в отдельных сюжетных ходах Первенцев помнит о Гоголе. Необходимо
признать, что очень часто читатель чувствует недостаток стилистической техники, часто звуковое
движение фразы слишком царапает слух и нарушает впечатление величавой эпической торжествен-
ности. Бывает и так, что, запутавшись в синтаксической прелести рассказа, автор теряет точность
мысли, и читатель в некотором недоумении принужден даже возвратиться назад и перечитать прочи-
танное.
Но этот, надеемся, временный у автора недостаток искупается большим запасом действительного
знания боевой жизни, умелой подачей самых разнообразных подробностей: читатель видит не только
массы бойцов, но и пейзаж, и оружие, и тачанки, и всякие бытовые аксессуары, множество вещей,
которые, однако, и остаются только вещами, не снижая и не закрывая настоящую большую сущность
событий. В описании этих вещей автор очень экономен и умеет расположить их просто и убедитель-
но:
«У треногих пулеметов острели башлыки. Пелипенко увидел, как от пулеметов отлетали черные
гильзы, моментально заметаемые снегом».
«Кочубей последним оставлял штаб – горницу куркульского дома. По пути приказал Левшакову
захватить попавшуюся ему на глаза большую сковороду. На ней застыл белый жир и кусочки недо-
еденной колбасы. Адъютант пучком соломы смахнул жир, оглядевшись, сорвал с печки пеструю за-
навеску и завернул в нее сковороду...
– Все одно же бросите сковородку, – сетовала хозяйка.
– Вернем, ей-бо, вернем, – уверял Левшаков. – Ожидай днями обратно. Какая же у меня будет
кухня без сковородки!»
Но за сеткой вещей и подробностей все время в романе видишь массы людей. Между другими, не
заслоняя их, высится монументальная фигура самого Кочубея.