138 / 354
136
ясности нашего народного духа не исчезает, не отстраняется рассказом Фурманова, не служит
только данным для сравнения, а остается как непременный, необходимый, мажорный фон, на
котором только ярче рисуется прекрасная, родная для нас чапаевская сила. Это основная схема то-
го большого художественного впечатления, которое производит «Чапаев» Дм. Фурманова.
Но сам Фурманов этого не знает. Он рассматривает Чапаева на слишком близком
расстоянии и меньше всего задается целью произвести именно такое впечатление. Его
добросовестный рассказ до краев наполнен осторожностью, щепетильным анализом, слишком
понимающей трезвостью, слишком большим участием интеллекта. От первой до последней
страницы открыто звучит авторское напряжение, преследующее одну цель: удержаться на линии
реальности, не проявить чувства восхищения, избежать путей к легенде.
В сущности, эта авторская напряженность составляет основную стилевую линию.
На с. 51 –52 автор описывает разговор в пути. Гриша – возчик, доставляющий Федора
Клычкова (Фурманова) и Андреева к фронту, – впервые в книге упоминает имя Чапаева. Гриша –
участник чапаевских походов, оставивший отряд по причине ранения.
« – Из себя–то как? – жадно выпытывал Федор, и видно было по взволнованному лицу, как
его забрал разговор, как он боится проронить каждое слово.
Да ведь што же сказать? Однем словом – герой! – как бы про себя рассуждал Гриша. –
Сидишь, положим, на возу, а ребята сдалька завидят: «Чапаев идет, Чапаев идет...» Так уж на дню
его, кажись, десять раз видишь, а все охота посмотреть: такой, брат, человек! И поползешь это с
возу –то, глядишь, словно будто на чудо какое. А он усы, идет, сюда да туда расправляет: любил
усы –то, все расчесывался.
– Сидишь? – говорит.
– Сижу, мол, товарищ Чапаев.
– Ну, сиди, – и пройдет. Больше и слов от него никаких не надо, а сказал – и будто
радость тебе делается новая. Вот что значит н а с т о я щи й он человек!
– Ну, и герой... Действительно герой? – щупал Федор.
– Так кто про это говорит, – значительно мотнул головою Гриша. – Он у нас ищо как
спешил, к примеру, на Ивашенковский завод? Уж как же ему и охота была рабочих спасти: не
удалось, не подоспел ко времени.
– Не успел? – вздрогнул Андреев.
– Не успел, – повторил со вздохом Гриша... – И не успел –то малость самую. А што уж
крови за это рабочей там было – н –ну!..»
2
Гриша с первого слова называет Чапаева героем, настаивает на этом высоком определении
и старается доказать его правильность. Но какие у него доказательства? Он сказал: «Сидишь?» У
него была «охота рабочих спасти». И даже то обстоятельство, что Чапаев «не успел», в глазах
Гриши ничего не изменяет. И в дальнейшей беседе Гриша не упоминает ни о каких подвигах
Чапаева, а с наибольшей экспрессией рассказывает о случае, когда Чапаев за беспорядочную
стрельбу на посту «двинул» Гришу прикладом в бок.
Фурманов приводит эту беседу с определенной целью. Это пролог к развертыванию образа
Чапаева. В прологе Чапаев выступает как «герой» без достаточных оснований…
Но Гриша все–таки убежден, что Чапаев – герой. Фурманов старается быть
последовательнее: он не предъявляет доказательств героизма и в согласии с этим утверждает, что
Чапаев даже и не герой. У Фурманова читатель не увидит Чапаева, летящего с занесенной шашкой
на черные колонны врагов, не увидит воодушевленного отвагой лица. Только один раз на все 300
страниц книги Фурманов изображает Чапаева в бою – это Сломихинский бой.
«Позади цепей носился Чапаев, кратко, быстро и властно отдавал