139 / 354
137
приказания, ловил ответы».
Но и в описаниях этого боя вы не столько видите боевого вождя, сколько хорошего
военного распорядителя. Еще в одном месте, в картине Пилюгинского боя, Фурманов глухо
упоминает:
«Здесь я встретился с Чапаевым – он объезжал части. В той атаке, что была перед овином,
он участвовал лично и оттуда же вошел в село».
И это все, а между тем Пилюгинскому бою было посвящено восемь страниц, только
Чапаева в них нет.
Непосредственное участие Чапаева в бою под Уфой изображается так:
«Находясь при переправе, Чапаев каждые десять минут сносился телефоном то с Сизовым,
то с командирами полков. Связь организована была на славу... Он нити движения ежеминутно
держал в своих руках, и короткие советы его по телефону, распоряжения его, что посылал с
гонцами, – все это показывало, как он отчетливо представлял себе обстановку в каждый
отдельный момент».
В этом описании Чапаев выступает меньше всего как легендарный герой. Это
добросовестный, внимательный, способный командир, не больше.
Здесь приведены только те строки, в которых описывается непосредственное участие
Чапаева в бою, конечно, в качестве командира. Но других строчек, сверх приведенных, в книге
нет. Эта явная сдержанность в изображении Чапаева–героя в то же время ни в какой мере не похо-
жа на намерение умалить военные успехи Чапаеву. Фурманов добросовестно отмечает эти успехи:
«Чапаевская дивизия шла быстро вперед, так быстро, что другие части, отставая по важным
и неважным причинам, своею медлительностью разрушали общий, единый план
комбинированного наступления».
«Чапаевская дивизия не знала поражений, и в этом немалая заслуга самого Чапаева».
Не скрывая от читателя действительных военных успехов Чапаева, Фурманов избегает
показывать его на боевом поле. Посвятив Чапаеву большую книгу, подробно описывая его
характер, привычки, мысли, встречи и столкновения с людьми, выступления и речи, словечки и
странности, Фурманов всегда делается лаконичным или молчаливым, когда дело касается участия
Чапаева в сражении. Иногда эта тенденция решительно противоречит теме. Самое неудачное,
композиционно скомканное место книги относится к самому важному стратегическому моменту
на колчаковском фронте – моменту перелома под Бузулуком.
Фурманов начинает в свойственной ему напряженно–краткой форме:
«Колчак двигался широчайшим фронтом на Пермь, на Казань, на Самару, – по этим трем
направлениям шло до полутораста тысяч белой армии. Силы были почти равные – мы выставили
армию, чуть меньшую колчаковской. Через Пермь и Вятку метил Колчак соединиться с
интервентами, через Самару – с Деникиным; в этом замкнутом роковом кольце он и торопился
похоронить Советскую Россию».
Но вслед за этими строчками автор спешит разрешить напряжение. Он ни одной минуты не
задерживает читателя в состоянии беспокойства. Он немедленно говорит:
«Первые ощутительные удары Колчак получил на путях к Самаре: здесь вырвана была у
него инициатива, здесь были частью расколочены его дивизии и корпуса, здесь положено было
начало деморализации среди его войск. Ни офицерские батальоны, ни дрессировка солдат, ни
техника – ничто после первых полученных ударов не могло приостановить стихийного отката его
войск до Уфы, за Уфу, в Сибирь до окончательной гибели. В боях под Белебеем участвовали
полки каппелевского корпуса – цвет и надежда белой армии; они были биты красными войсками,
как и другие белые полки. Красная волна катилась неудержимо, торжественно встречаемая
измученным и разоренным населением».
Решающий момент на Восточном фронте Фурманов «проходит» скороговоркой, не уделив
ему ни одного живого, художественного штриха. Читателя поражает эта экономность автора,
читатель возвращается к прочитанным страницам