141 / 354
139
Чапаева. Так скупо изображая его в обстановке боя, Фурманов не скупится на описание
многочисленных его недостатков. Вспыльчивость, вздорная подозрительность, хвастливость,
самодурство, вопиющая слабость политического развития, даже то, что Чапаев крестится, – все
это гораздо обильнее и подробнее изображается автором, чем боевые дела комдива. Фурманов
приводит очень много бесед Клычкова с Чапаевым. Последний почти всегда уступает его логике,
его знанию и ясной воле. Некоторые критики именно в этих беседах увидели главное содержание
книги и объявили, что в «Чапаеве» Фурманова нужно видеть картину благотворного влияния
партии на вышедшего из крестьянской среды самородка. По мнению этих критиков, тема
«Чапаева» есть тема, так сказать, педагогическая. Партия при этом, в глазах критиков,
представлена в книге в единственной фигуре Клычкова.
Действительно, в книге нет ни одного лица, разделяющего с Клычковым его
воспитательную работу. Политические работники, окружающие Чапаева, не могут участвовать в
его воспитании по разнообразным причинам. Все они находятся под тем же его могучим
обаянием, под каким находится и вся масса его бойцов. Их имена проходят в книге без яркого
следа. Сам Фурманов не преувеличивает роли отдельных политработников…
Клычков действительно остается единственным воспитателем Чапаева, но отсюда еще
очень далеко до утверждения, что темой книги Фурманова является эта воспитательная работа
Клычкова. В книге нет художественных оснований для такого утверждения. От начала до конца
книги Чапаев остается одинаково характерной и колоритной фигурой. При всем желании очень
трудно установить настолько заметное и принципиальное изменение в его характере, которое
позволяло бы говорить о каком–либо переломе, о чем–то настолько важном, что оно могло бы
служить основной темой книги. В какой области критики видят этот яркий результат
воспитательной работы Клычкова? В чисто военной сфере Чапаев непогрешим от начала до конца,
здесь, конечно, и не требуется никакого вмешательства. В области классового самочувствия,
отношения к врагу, боевой страсти Чапаев и в самом начале стоит на той же высоте, на которой и
умирает.
А что касается недостатков его характера, вспыльчивости, подозрительности и властного
своеволия, то и здесь Клычков не может похвалиться особенными успехами в «перевоспитании».
Если в начале книги мы встречаем обычные для Чапаева словечки о «центрах» и «штабах», то и в
самом ее конце описывается известный случай, когда Чапаев потребовал от ветеринарного врача и
комиссара, чтобы они экзаменовали знакомого коновала и выдали ему удостоверение в том, что он
может быть «ветеринарным доктором», и кричал при этом:
« – Знаем, – говорит, – мы вас, сукиных детей, – ни одному мужику на доктора выйти не
даете».
Заключая этот эпизод (повторяем: в конце книги), Фурманов снова говорит:
«Подобных курьезов у Чапаева было сколько угодно. Рассказывали, что в 1918 г. он
плеткой колотил одно довольно «высокопоставленное» лицо, другому отвечал «матом» по
телеграфу, третьему накладывал на распоряжении или ходатайстве такую «резолюцию», что толь-
ко уши вянут, как прочитаешь. Самобытная фигура! Многого он еще не понимал, многого не
переваривал, но уже ко многому разумному и светлому тянулся сознательно, не только
инстинктивно. Через два–три года в нем кой–что отпало бы окончательно из того, что уже
начинало отпадать...»
В этих строках Фурманов серьезно и в окончательной форме утверждает сравнительную
неизменяемость натуры Чапаева, медленный его рост – медленный по сравнению с мечтой
указанных выше критиков. Фурманов в поведении Чапаева не видит большой разницы между 1918
и 1919 годами, он не отмечает никаких разительных результатов воспитывающего влияния
Клычкова. Только через два–три года он допускает некоторые возможности, но и то в очень
сдержанных выражениях: «кой–что отпало бы». Во всем приведенном отрывке обращают на себя
внимание