190 / 354
188
культурные, но стоим на разных ступенях культуры.
Опираясь руками на колени, полковник склонил голову. Алеша увидел на его темени
круглую маленькую плешинку. Потом полковник вытащил платок и начал вытирать им лицо,
вероятно, ему хотелось спать.
– Вы оперируете непосильными категориями: миллионы лет, ступени культуры. В своих
поступках и в своих действиях люди никогда не руководились такими схемами. Человеческий
поступок – это очень сложное явление, но он всегда должен быть живым движением, а не матема-
тической формулой. В этом месте вы малоубедительны. Кроме того, вы забыли одну важную
вещь: человеческую нравственность. Без нравственности не будет никакой культуры и никаких
ступеней. Будет одичание. Одичание в погоне за счастьем – это очень трагично, господин
поручик. Вы, например, оказались малочувствительным к такому явлению, как единство
корпорации.
– Офицерской?
– Офицерской, если хотите. Я бы сказал шире: национальной, русской. И поэтому вы
будете раздавлены. Россия – все–таки Россия, это реальность, а не схема. В момент разброда
Ленин мог захватить Зимний дворец, допускаю. Но русские люди остаются русскими, а они вовсе
не безразличны к чувству чести. А у кого чувство национальной чести стоит на первом плане, за
теми и пойдет народ. Вот видите, нас десять офицеров, десять людей, которые не так легко
расправляются с честью, и за нами народ уже идет. Один полк, один полк, ощущающий честь,
сильнее и благороднее какой угодно толпы, рвущейся к так называемому счастью. Это потому, что
честь выше счастья. Я уж
не знаю, как это располагается на ступенях культуры, но это очень
высоко, а для некоторых даже и недоступно высоко. Вы были на фронте, вы не один раз несли
вперед вашу жизнь, вы награждены золотым оружием. Спрашивается: почему я, обыкновенный
армейский офицер, все–таки выше вас? А я выше, в этом нет сомнений.
Алеша по–прежнему смотрел на площадь. Его правое контуженое ухо внимательно
слушало однообразный, негромкий голос полковника. К сознанию слова приходили правильными
рядами и немедленно разбегались по каким–то приготовленным помещениям. Слова казались
обычными, старыми, было довольно скучно их слушать, проникновенность полковника вызывала
только одно желание: быть с ним вежливым. В Алешиной душе оставалось еще много свободных
просторов, вспоминалась жизнь людей, ее истины и ценности: Нина, отец, Богатырчук, темный
осенний парк, за парком – Кострома, начинающая далекие пути по всей России, пути к городам,
селам, деревням, где жили такие же люди, требующие справедливости и поднявшиеся за нее. И
высоко над миром, над туманами большого далекого города стоял Ленин. Ленин видит всю
Россию, видит каждого человека, знает его мысли и стремления, знает, может быть, что в
запущенной комнате городской гауптвахты сидит Алеша и... нет, не страдает.
Часовой снова заходил перед окном, но он ничего не заслонил в душе Алеши, как ничему
не мешал и голос Троицкого. Алеша слушал его и для развлечения даже прищуривался на окно.
Сильнее начало болеть ухо.
– Знаете что, господин полковник. Спорить нам пришлось бы долго, а у нас времени не так
много. Лучше я прочитаю вам одну маленькую выписку, очень короткую, три строчки.
– Из Маркса, конечно?
– Нет, Маркс для вас неприемлем.
Алеша вытащил из кармана записную книжку и перелистывал ее.
– Недавно я пересматривал в нашей клубной библиотеке только что полученные книги,
пожертвованные книги. Не читал, а перелистывал. И вот: «Россия» – «полное географическое
описание нашего отечества, настольная книга для русских людей». Обратите внимание – для
русских. Том шестнадцатый, Западная Сибирь. Страница 265. Такая себе книга добросовестная,
наивная и весьма патриотическая.