187 / 354
185
бы приятнее, если бы я обещал вам прибавить заработок, дал бы лес и уголь. Но я не могу вас
обманывать, в своей жизни я немало сидел в тюрьмах за ваше право, за ваше счастье, и поэтому
вам я обязан говорить правду, даже если она вам покажется горькой правдой. И я призываю вас:
не думайте только о себе, подумайте и о России, освобожденной, великой России. Надо кончать
войну. Это первое, священное…
– Правильно!
– Надо кончать войну победой!
– А для чего тебе победа?
На этот вопрос Богомол налетел с разгона, крепко ушибся, перевел дух, и это погубило его
ораторский успех. Он неловко переспросил:
– Как?
Может быть, ему и ответил кто –нибудь, но за общим смехом неслышно было ответа. Если
бы на этом смехе кончилась его речь, все прошло бы благополучно, но Богомол оскорбился и
потерял власть над собой. Глубокие и грудные ноты, теплые и приятные, исчезли в его голосе. Он
сделал шаг вперед и закричал на тон выше, в той истошной истерической манере, которая может
только раздражать слушателя. Теперь слушали, поглядывая на него сбоку, рассматривая его
медаль и макинтош, улыбаясь в усы. Он кричал:
– Да, мы не боимся говорить: война до победного конца! Да, мы не сложим оружия, мы не
отдадим наших знамен, облитых народной кровью, мы не опозорим свободную Россию, как это
хотят сделать большевики!
Его слушали молча, сумрачно до тех пор, пока веселый бас Котлярова не произнес сочно, с
добродушной улыбкой:
– А не арестовать ли нам этого господина?
Только на мгновение этому возгласу ответило молчание. А потом оно разразилось
сложнейшим взрывом, в котором было все: и слова, и крики, и смех, и гнев, и требование, и
просто насмешка:
– Правильное предложение!
– Бери его сразу!
– Тащи его вниз!
– Пускай за решеткой подумает!
– Держи его крепче, а то он на фронт убежит!
Арестова–ать!
Богомол стоял на помосте, опустив глаза и зажав в кулаках полы своего макинтоша.
Котляров поднялся на носках, посмотрел на трибуну, глянул на Алешу. Алеша понял. Улыбаясь,
он одернул шинель, потрогал пояс:
– Пойдем! Остальные – на месте.
Пробираться сквозь толпу было не трудно. Алеша только один раз сказал:
– Сделайте здесь дорожку, товарищи!
Здесь первый раз в жизни Алеша ощутил прилив нового гражданского чувства. Кто–то
крепко сжал его руку выше локтя, он посмотрел в глаза этому человеку, и человек – бледный,
небритый, измазанный слесарь – поддержал его нравственно:
– Иди, иди, Алеша, – действуй!
У трибуны все расступились. Крики еще продолжались, а Богомол все стоял в своей
окаменевшей позе. Алеша и Котляров взбежали на помост. Одно их появление вызвало бурю
аплодисментов и крики. Муха боком придвинулся к Алеше и заговорил тихо:
– Ты чего прилез? Тебя кто послал?
Алеша удивленно открыл глаза:
– Все... требуют...
– Вот... черт... требуют! Я здесь стою, думаешь, не знаю, что мне делать. Покричат и
перестанут.
– Не перестанут.
– Как это можно... взять и арестовать! А что мы с ним будем делать?.. Ты