182 / 354
180
Нины о том, что Троицкий – человек не военный.
– Господа офицеры! – начал Троицкий очень тихо, с тем четким волевым напряжением,
которое доносит самое тихое слово в самые далекие углы. – Господа офицеры! Я не буду
произносить, никаких речей, тем более что ничто сейчас так не оскорбляет нашу жизнь, как речи.
Мы с вами люди долга и люди военные. Все ясно и, прямо скажем, все трагично. Армии нет,
правительства нет, России нет. Последняя попытка генерала Корнилова восстановить порядок
потерпела неудачу. Сейчас нет ни одной части, на которую можно было бы положиться. В
Петрограде в самые ближайшие дни должен наступить хаос. Из Петрограда спасения ждать
нельзя. Там все отравлено большевиками. Спасение должно прийти из глубины страны.
Единственная здоровая сила, единственные люди, которые еще не потеряли чести, которые могут
еще попытаться спасти родину, – это офицеры. Если офицеры организуются, с ними бороться
будет некому. На нашу сторону перейдут и другие люди, для которых дорога Россия. Спасение
России должно прийти не из Петрограда, а из тех мест, которые наименее отравлены
большевистской заразой. К таким местам относится и наш город. Совет в нашем городе до сих пор
не играл большой роли, но, должен вам сказать, у нас здесь, на Костроме, влияние большевиков
очень чувствуется, если не сказать больше.
Я имею поручение приступить у нас к организации ударного полка добровольцев, главным
ядром которого должны быть офицеры. Я пригласил тех, кого лично знаю. Надеюсь, что вместе с
вами мы установим дальнейший список лиц, которые могли бы принести пользу начинающемуся
великому делу. Прошу вас, господа, высказываться.
Троицкий все это проговорил в том же тоне сдержанной, взволнованной, но искренней
силы, он ни разу не повысил голоса, а слова наиболее патетические: Россия, долг, честь, родина –
произносил даже немного приглушенно, почти шепотом, от чего они звучали особенно
убедительно.
Капитан тихо спросил у Алеши:
– Он что, семинарист?
– Юрист.
– Ага!
Троицкий опустился на кресло, чуть–чуть расслабленно, вполне допустимо для мужчины,
опустил тяжелые веки и... взял себя в руки: оглядел всех холодно и даже немного высокомерно.
– Кому угодно слово, господа? Вы разрешите мне председательствовать, хотя я и просил
господина подполковника...
Еременко скорчил гримасу отвращения и поднял вверх ладони.
Неожиданно даже для Алеши раздался угрюмый и глухой голос капитана:
– Разрешите, господин полковник... несколько... э... внести, так сказать, ясность... –
капитан кивнул вперед и вниз носом и усами.
– Прошу вас, господин... кажется, капитан. Вы сегодня в цивильное виде... Да, капитан
Бойко.
Держась рукой за Алешину палку, капитан сказал:
– Вот именно... ясность. Офицеры – это командиры. Непонятно немного, кем мы будем
командовать? Солдаты… как же? Без солдат, что ли? А потом еще вопрос: я вот не политик, но
все–таки мне интересно знать, как бы это выразиться... кого мы будем защищать?
– Россию, – крикнул резко подполковник Еременко.
Капитан задумался, склонившись над палкой:
– Угу... Россию. Так. А... э... так сказать, от кого?
– От России, – сказал Алеша громко.
Кто–то из молодых громко рассмеялся. Улыбнулся и штабс–капитан Волошенко за
главным столом.
– Вы изволите острить, господин поручик. Я боюсь, что при помощи остроумия вам не
удастся прикрыть недостаток чести!