109 / 370
107
жизнь в богатом блеске, пожалуй, даже легче, чем выводить добродетельные и скучные
типы.
Но писателям известно и другое. Попробуйте написать картину настоящих живых
движений наших людей, попробуйте выйти из стандарта. На вас со всех сторон набросятся
по какому-то недоразумению существующие в нашей жизни мертвые души,
окололитературные мелкие жители, присвоившие себе право судить о литературе. Ваши
живые краски невыносимы для них, гибельны для их существования, принципиально, а еще
более практически неприемлемы. Чтобы разобраться в живых красках, нужно знать и любить
нашу жизнь, нужно уметь в ее сложных и тонких проявлениях находить общие законы и
животворные идеи советской эпохи. Для того чтобы все это увидеть, узнать и определить,
нужно иметь аналитический талант, богатый художественный вкус и положительное
отношение к новому.
А
если ничего этого нет?
Наша жизнь сплошь новая. Все в этой жизни: единство, строительство, борьба,
победы — все по-новому богато, по-новому радостно и по-новому трудно. Каждый день
приносит нам самые новые и самые неожиданные открытия в самой природе человека, в его
красоте, в его радости, любви и даже в его слабости, страдании, ошибке.
Художественная литература потеряет смысл, если писатель не будет открывать это
новое, если он не способен показать наше общество в движении, если он не способен
предчувствовать завтрашний день. Для этого требуется не только острый глаз и
выразительное слово. Для этого требуется и смелость, и умение с товарищеской прямотой
сказать новое слово.
И необходимо сказать правду: наша критика давно уже отбила у писателей охоту к
смелости и к активному проникновению в жизнь. Я не хочу обвинять всю нашу критику в
целом. У нас появляются иногда живые и искренние критические статьи. Но гораздо чаще «в
обычном порядке» в роли критиков у нас выступают люди, ничем не вооруженные, кроме
шаблонов, и шаблонов этих у них немного. На глазах у всех, при явном попустительстве
редакций, эти критики открыто предаются своему ужасному делу.
С безмятежной хладнокровностью они расправляются с любым художественным
произведением, расправляются коротко и безапелляционно. Бывает, авторские образы не
лезут ни в какие шаблоны, и критик насильно впихивает их, в его руках все обращается в
сплошной перекос, но критик не замечает этого. Он работает с завидной добросовестностью:
выбирает словечки и цитаты, передергивает, подшабривает и то, что противоречит шаблону,
пропускает и отбрасывает. Эта своеобразная композиционная работа с внешней стороны
чем-то напоминает критический анализ, а такого отдаленного сходства достаточно, чтобы
статья печаталась и вызывала подражание и зависть других таких же владельцев двух-трех
шаблонов.
Я сам недавно подвергся такой «критической» операции. В «Литературном критике»
т. Малахов поработал над моим романом «Честь»: Критик с таким увлечением набросился на
меня, что даже не заметил, что напечатана только первая половина романа, — все равно! В
его руках имеется «два шаблона для провинциального рабочего эпохи 1914 года: «рабочий
пораженец», «рабочий шовинист». Критик вертел, вертел моих героев, тискал их в свои
шаблоны, и сначала ему даже показалось, что они ни в какой шаблон не лезут. Потом-таки
втиснул и объявил, что они шовинисты. Все это сделано с самым невинным выражением
лица и даже сопровождено подходящими поучениями.
Я не хочу защищать свой роман. Я допускаю, что «Честь» — слабая вещь. Я
готов принять с самой искренней покорностью от читателя и критика отрицательный
отзыв, даже без доказательств, в самой простой форме: «Не нравится». Если одному
не нравится, другому не нравится, третьему, — что же, значит, роман плохой и