7_Makarenko

236

Захаров прошел в кабинет. На всех диванах в комнате совета и в кабинете сидели

малыши и молчали, заложив руки между колен. Они сидели тесно и неподвижно. При входе

Захарова встали машинально и машинально подняли руки, а потом снова опустились на

диван и снова заложили руки между колен. Захаров не обратил на них внимания, сел за стол

и задумался. Наконец догадался:

- Расскажите... подробнее, что передавало радио.

Малыши с большим трудом, помогая друг другу, рассказали ему о том, что слышали.

Донеслись сигналы общего сбора и сбора оркестра. Малыши сорвались с дивана и побежали

в зал, но и на бегу они сегодня были как бы неподвижны. Общее собрание началось в

подавленном, тяжелом молчании. Встретили знамя, увитое черным крепом, обернулись к

Захарову:

- Товарищи! Страшное горе и страшное преступление... Оказывается, мы даже не

знали, какие есть подлые враги, сколько еще злобы и ненависти против нас, против нашего

государства, против наших вождей. Теперь вы понимаете, что это такое, товарищи

колонисты?

- Понимаем! — ответили как один двести колонистов, ответили негромко,

единодушным задумчивым ропотом. И сорок трубачей заиграли революционный траурный

марш «Вы жертвою пали в борьбе роковой...», потом шопеновский марш, марш

торжественной скорби. Увитое горестным крепом бархатное красное знамя склонилось.

Вышел вперед секретарь совета Игорь Чернявин и сказал:

- Жизнь наша... и наше счастье, товарищи, в наших руках. И из наших рук его хотят

вырвать. Стреляют! Сволочи, они убили Кирова, они думали что? Они думали: одних убить,

других запугать, третьих обмануть! Они так думали! А для чего? Для того чтобы вернулась

старая жизнь, которая им нравится, потому что в той жизни они будут хозяевами, а мы будем

у них рабочей скотиной

! Мы будем рабочей скотиной?

Они не знают, гады, они не знают, что мы уже привыкли быть людьми, настоящими

людьми, рабочей скотиной мы теперь не сумеем. Так мы и скажем: синьоры, мы не умеем!

Колонисты! Скажите, что я правильно говорю: и сейчас, и когда вырастем, и всегда будем

помнить товарища Кирова, и всегда будем помнить, кто его убил и для чего! И не простим, и

не пощадим, уничтожим каждого, кто станет на нашей дороге. Только я говорю: не нужно

ждать момента, не нужно ничего ждать. Каждый день, каждый час думать об этом.

Теперь мы еще лучше знаем, для чего наш завод! Наш завод — это вооружение, это

борьба, это новые люди, и такие люди, которые не подкачают и ничего не простят.

Нестеренко поехал в авиастроительный, Колос поехал в университет, Миша Гонтарь сел за

машину — никто в рабы не пойдет. А этот день будем помнить. Я не знаю, что сказать, я

хочу, чтобы этот день, как тревога, понимаете, как сигнал тревоги, мы всегда слышали. Я

предлагаю: до той минуты, когда будут хоронить товарища Кирова, пусть наше знамя здесь,

возле Сталина, стоит, пусть стоит склоненным, и мы станем с винтовками. Каждый колонист

будет помнить, как он стоял на страже возле нашего знамени.

И двое суток стояло бархатное знамя колонии им. Первого мая, и день и ночь через

каждые пятнадцать минут сменялись возле знамени парные часовые. Они стояли смирно с

винтовками в руках, в парадных костюмах, только воротники белые сняли в знак траура. И

до поздней ночи сидели на бесконечном диване в «тихом» клубе колонисты, а пацаны сидели

на ступенях к бюсту Сталина и говорили шепотом.

А когда унесли знамя из «тихого» клуба и когда поднялись узкие красные флаги к

верхушкам флагштоков и развернулись по ветру, с новой страстью, с новой настойчивостью,

с новым разумом бросились колонисты к станкам, к школьным столам, к строгому порядку

своего коллектива. Они продолжали идти вперед, они смотрели направо и налево и далеко,

далеко видели: теряясь в туманных далях краев