8_Makarenko

Илья Павлович осторожно ввинчивал штопор, сердито следил за его работой и со штопором

разговаривал:

- Летает... А что ж ты думаешь? Еще и не так полетит. А нежность… само собой, при них

останется. Нежность – это специальное дело. Ох, и штопор же замечательный! И женщины другие, и

все другое. А елка… может, и лишняя.

Дядя Нечипор обернулся к елке с таким видом, словно попрощаться хотел с этим чудесным

старинным изобретением. Обернулся и так засмотрелся, что не обратил даже внимания на сильный,

веселый звонок в передней. Марина Семеновна, как ребенок, вылетела из комнаты. Илья Павлович

нацелился было острием штопора в горлышко портвейна да в таком положении и задержался на не-

сколько секунд. Потом не спеша поставил бутылку на стол, а штопор – мелкая вещь – запутался меж-

ду пальцами и долго вертелся между ними, когда Илья Павлович стоял уже в передней.

Митя швырнул фуражку на сундучок и бросился к матери.

- Ой, родной мой, здравствуй, да какой же ты холодный, - мать улыбалась, чтобы не плакать.

Страстно хотелось ей все смотреть и смотреть на румяное, совсем еще детское лицо сына, на ясные

глаза и темный пушок на верхней губе, а в то же время не могла она оторваться от фигуры, торчащей

у самых дверей. Суматошливая, напуганная радостью мысль никак не могла понять, что такое нелад-

ное происходит у дверей. Митя вспомнил:

- Мама! Привез, смотри, самый лучший друг! Самый лучший!

Улыбаясь приветливо, мать пошла к гостю, Митя обнял отца. В дверях комнаты стоял дядя

Нечипор и разглаживал усы, приготовляясь к лобзаниям. И только тогда мать спросила:

- Митя, а где же эта... где Варя?

Не опомнившись еще от тепла и ласки, сын спросил с механическим удивлением, как эхо:

- Варя?

- Ну да, Варя Панченко? В телеграмме же написано...

Митя обалдел на короткое время, округлил глаза, взмахнул рукой. Захохотал и гость, вытас-

кивая руку из рукава.

- Мама! Ваня Панченко! Ваня, а не Варя! Вот это ж он и есть, Ваня Панченко – старший лей-

тенант и танкист.

- А в телеграмме?

- Наплевать на телеграмму. Он же живой – Ванька, вы же видите, что это ни в коем случае не

может называться Варей.

В таких случаях и смеются, и удивляются, и торжествуют долго. И дядя Нечипор никак не

мог прийти в себя, и все замахивался рукой из-за уха, и приседал от веселья. Илья Павлович момен-

тально вспомнил, что в руках у него штопор и нужно рано или поздно открыть бутылку портвейна.

Марина Семеновна смеялась меньше всех, потому что в ее душу налезли всякие мелочи: елка, Дед

Мороз, петушок, шарики, свечи и… косынка, ну что ты скажешь, шелковая красная косынка в комо-

де! Слабым-слабым светлячком промелькнула мысль: может быть, о косынке не вспомнят. Глянула

на Илью Павловича: хитро вздрагивает седеющий стриженый ус. Но в этот момент произошло снова

неожиданное: Митя с разгона налетел на елку, замер и рот открыл. А потом завертелся по комнате,

подхватил мать на руки, и не разберешь, обнимает ее или на руках носит.

- Мамка! Это для меня елка? Батько! Красавцы мои! Да как же вас благодарить! Ванька, ты

понимаешь, до чего это... ах ты черт, до чего это шикарно!

Ванька стоял неподвижно перед елкой и радовался, совершенно забыв, что он танкист и

старший лейтенант. Серые Ванькины глаза с откровенной негой переходили от Деда Мороза к черной

обезьянке, к желтенькому попугаю, скользили по золоту цепей, искали новое, неожиданное милое

среди нарядной тишины ветвей.