53 / 110
51
прежде всего к эмоциональной сфере в диалоге писателя с миром: «…что
это за сила художественного воображения, на которую читатель не может
не отозваться всем своим существом? Это и есть воображение –
насыщенное трепетом сердца. Здесь каждый миг взят любовно, нежным,
упоенным и упоительным проникновением…» [2, с.120].
Именно эти качества шмелевской прозы свидетельствуют о глубоком
дальнейшем развитии у писателя импрессионистического мировосприятия,
для которого так свойственно лирико-эмоциональное преображение
запечатленных в душе героя мгновений бытия. В поэтике «Лета Господня»
импрессионистическое начало повествования видится, прежде всего, в
необычном ракурсе изображаемого, сквозь которое воспринимает мир
маленький герой Шмелева.
Первые две части произведения – «Праздники» и «Праздники –
радости» во многом воспринимаются как продолжение «Богомолья»: этот
же мир счастливого детства, данный сквозь непрерывную череду
православной обрядовости, воплотившей для мальчика непрерывный
процесс жизненного круговорота, сочетавший в себе внешнюю
красочность и глубокую духовную сущность. Недаром на первой же
странице книги мальчик вспоминает слова Горкина накануне «Великого
Поста»: «Душу готовить надо» [3].
Здесь та же озаренность воспоминаний, что и в «Богомолье», и та же
цветовая – золотисто-розовая – гамма, сквозь которую воспринимает мир
маленький герой Шмелева. На этот любовно-преображающий
воспоминаемое аспект художник снова указывает вполне откровенно,
подавая изображение в импрессионистическом ключе, порой с
экспрессивным нажимом.
Вот мальчик вспоминает светлое пасхальное воскресенье: «Я смотрю
через золотистое хрустальное яичко. Горкин мне подарил, в заутреню. Все
золотое, все: и люди, золотые, и серые сараи золотые, и сад, и крыши, и
видная хорошо скворешня, – что принесет на счастье? – и небо золотое, и
вся земля. И звон немолчный, кажется золотым мне тоже, как все
вокруг» [3, с.230-231]. А вот – воспоминание о «милых Святках»: «Я
засыпаю в натопленной жарко детской. Приходят сны, легкие, розовые
сны. Розовые, как верно. Обрывки их еще витают в моей душе. И милый
Горкин, и царь Соломон – сливаются. Золотая корона, в блеске, и розовая
рубаха Горкина, и старческие розовые щеки, и розовенький платок на шее.