75 / 110
73
воздух» [3, с.132], – время, когда взывающему народу подавались
знамения...
И вот собственно з н а м е н и е, о котором идет речь в рассказе,
связано с образом преподобного Сергия Радонежского и происходит на
Куликовом Поле, что относит ассоциации повествования в многовековую
глубь веков и воспринимается художником как «духовно-историческое
з в е н о из великой цепи родных событий, из далей – к ныне, свет из
священных недр, коснувшийся нашей тьмы» [3, с.133].
Вокруг «явления» писатель группирует несколько действующих
лиц, как бы освещая его с различных ракурсов, вводя его в жизнь людей,
по-разному относящихся к вере.
Первым соприкоснулся с ним лесной объездчик Василий Сухов, чей
рассказ открывает у Шмелева «цепную реакцию» «чуда». Глухой осенью,
в поминальную «родительскую субботу», именуемую в народе
Димитровской и особенно почитаемой в связи с поминовением убиенных в
Куликовской битве, Сухов, сделав крюк на лошади по своим делам,
очутился именно на Куликовом Поле, знакомом ему по приметам и
преданиям.
Внезапно остановившийся и захрапевший конь заставил Сухова
слезть с седла, и в бурлившей дорожной колдобине он обнаружил
мерцавший в воде старинный медный крест, с рубцом, возможно от
татарской сабли. «Святой крест – добрый знак», – обрадовался Сухов,
помолился на него и, поняв, что в руки его попала реликвия пятисотлетней
давности, решил отвезти его в подарок знакомому барину Средневу,
который с дочерью в революционную пору уехал из Тулы в Сергиев
Посад. Среднев «собирал редкости», а дочь его «образа пишет», – «какая
бы им радость», думал Сухов.
Глядя на темный крест, горько задумался Сухов: знал он, что
разрушена Лавра, что мощи Преподобного Сергия, основателя Обители
Живоначальныя Троицы, благословившего князя Димитрия на ратный
подвиг и в тайне предрекшего ему победу, – в «музей поставили, под
стекло, глумиться» [3, с.137], «и тут, на пустынном поле, в холодном
дожде и неуюте, в острой боли ему представилось, что все погибло и ни за
что» [3, с.138]. «Обидой обожгло всего... – рассказывал он, – будто мне
сердце прокололо, и стала во мне отчаянность...» [3, с.138].
В этот-то кризисный для Сухова момент, в минуту огромного
эмоционального накала и произошло удивительное: к нему подошел