270 / 370
268
та было невозможно: он повесился на балконе конюшни; стоя на этом балконе, он, очевидно,
надел на себя и затянул петлю, а потом бросился с нею вниз – у него повреждены были шей-
ные позвонки.
Хлопцы встретили самоубийство Чобота сдержанно. Никто не выражал особенной
печали, и только Федоренко сказал:
– Жалко казака – хороший был бы буденовец!
Но Федоренко ответил Лапоть:
– Далеко Чоботу до Буденного: граком жил, граком и помер, от жадности помер.
Коваль с гневным презрением посматривал в сторону клуба, где стоял гроб Чобота,
отказался стать в почетный караул и на похороны не пришел:
– Я таких, как Чобот, сам вешал бы: лезет под ноги с драмами своими дурацкими!
Плакали только девчонки, да и то Маруся Левченко иногда вытирала глаза и злилась:
– Дурак такой, дубина какая, ну что ты скажешь, иди с ним «хозяйнуваты»! Вот сча-
стье какое для Наташи! И хорошо сделала, что не поехала! Много их, таких, Чоботов,
найдется, да всем ублажать? Пускай вешаются побольше.
Наташа не плакала. Она с испуганным удивлением глянула на меня, когда я пришел к
девочкам в спальню, и негромко спросила:
– Що мени теперь робыты?
Маруся ответила за меня:
– Может, и ты вешаться захочешь? Скажи спасибо, что этот дурень догадался смыть-
ся. А то он тебя всю жизнь мучил бы. Что ей «робыть», задумалась, смотри! На рабфаке бу-
дешь, тогда и задумывайся.
Наташа подняла глаза на сердитую Маруську и прислонилась к ее поясу:
– Ну добре.
– Я принимаю шефство над Наталкой, – сказала Маруся, вызывающе сверкнув на ме-
ня глазами.
Я шутя расшаркался перед нею:
– Пожалуйста, пожалуйста, товарищ Левченко. А мне можно с вами «на пару»?
– Только с условием: не вешаться! А то видите, какие шефы бывают, ну их к собакам.
Не столько того шефства, сколько неприятностей.
– Есть не вешаться!
Наташа оторвалась от Марусиного пояса и улыбалась своим новым шефам, даже по-
розовела немного.
– Идем завтракать, бедная девочка, – сказала весело Маруся.
У меня на этом участке сердца стало... ничего себе. К вечеру приехали следователь и
Мария Кондратьевна. Следователя я упросил не допрашивать Наташу, да он и сам был чело-
век сообразительный. Написав короткий акт, он пообедал и уехал. Мария Кондратьевна
осталась
погрустить.
Поздно
ночью,
когда уже все спали, она зашла в мой кабинет с Калиной Ивановичем и устало опустилась на
диван:
– Безобразные ваши колонисты! Товарищ умер, а они хохочут, а этот самый ваш Ла-
поть так же валяет дурака, как и раньше.
На другой день я проводил рабфаковцев. По дороге на вокзал Вершнев говорил:
– Хлопцы н-не понимают, в чем дело. Ч-ч-человек решил умереть, значит, жизнь пло-
хая. Им к-кажется, ч-что из-з-за Наталки, а на самом деле не из-за Наталки, а такая жизнь.
Белухин завертел головой:
– Ничего подобного! У Чобота все равно никакой жизни не было. Чобот был не чело-
век, а раб. Барина у него отняли, так он Наташку выдумал.
– Выкручуете
хлопцы, – сказал Семен. – Этого я не люблю. Повесился че-
Хитрите (укр. яз.)