3_Makarenko

278

18. Боевая разведка

Джуринская вызвала меня телеграммой на следующий день. Колонисты доверчиво

придали этой телеграмме большое значение:

– Видите как: бах-бах-бах, телеграмма, телеграмма...

На самом деле история развивалась без особого баханья. Несмотря на то что Куряж

по общему признанию был нетерпим хотя бы потому, что все окрестные дачи, поселки и села

настойчиво просили ликвидировать эту «малину», у Куряжа нашлись защитники. Собствен-

но

говоря,

только

Джуринская

и Юрьев требовали перевода колонии без всяких оговорок. При этом Юрьев действительно

не сомневался в правильности задуманной операции, Джуринская же шла на нее, только до-

веряя мне, и в минуту откровенности признавалась:

– Боюсь все-таки, Антон Семенович. Ничего не могу поделать с собой, боюсь...

Брегель поддерживала перевод, но предлагала такие формы его, на которые я согла-

ситься не мог: особая тройка должна была организовать всю операцию, горьковские формы

постепенно внедряются в новый коллектив, и на один месяц должны быть мобилизованы для

помощи мне пятьдесят комсомольцев в Харькове.

Халабуда кем-то накачивался из своего продувного окружения и слушать не хотел о

двадцати тысячах единовременной дотации, повторяя одно и то же:

– За двадцать тысяч мы и сами сделаем.

Неожиданные враги напали из профсоюза. Особенно бесчинствовал Клямер, страст-

ный брюнет и друг народа. Я и теперь не понимаю, почему раздражала его колония Горько-

го, но говорил он о ней исключительно с искаженным от злобы лицом, сердито плевался,

стучал кулаками:

– На каждом шагу реформаторы! Кто такой Макаренко? Почему из-за какого-то Ма-

каренко мы должны нарушать законы и интересы трудящихся? А кто знает колонию Горько-

го? Кто видел? Джуринская видела, так что? Джуринская все понимает?

Раздражали Клямера мои такие требования:

1. Уволить весь персонал Куряжа без какого бы то ни было обсуждения.

2. Иметь в колонии Горького пятнадцать воспитателей (по нормам полагалось сорок).

3. Платить воспитателям не сорок, а восемьдесят рублей в месяц.

4. Педагогический персонал должен приглашаться мною, за профсоюзом остается

право отвода

Эти скромные требования раздражали Клямера до слез:

– Я хотел бы посмотреть, кто посмеет обсуждать этот наглый ультиматум? Здесь в

каждом слове насмешка над советским правом. Ему нужно пятнадцать воспитателей, а два-

дцать пять пускай остаются за бортом. Он хочет навалить на педагогов каторжный труд, так

сорока воспитателей он боится...

Я не вступал в спор с Клямером, так как не догадывался, каковы его настоящие моти-

вы.

Я вообще старался не участвовать в прениях и спорах, так как, по совести, не мог ру-

чаться за успех и никого не хотел заставить принять на себя не оправданную его логикой от-

ветственность. У меня ведь, собственно говоря, был только один аргумент – колония имени

Горького, но ее видели немногие, а рассказывать о ней было мне неуместно.

Вокруг вопроса о переводе колонии завертелось столько лиц, страстей и отношений,

что скоро я и вовсе потерял ориентировку, тем более что в Харьков не приезжал больше как

на один день и не попадал ни на какие заседания. Почему-то я не верил в искренность моих

врагов и подозревал, что за высказанными доводами прячутся какие-то другие основания.

Только в одном месте, в Наркомпросе, наткнулся я на настоящую

убежденную страстность в человеке и залюбовался ею открыто. Это была женщина,

судя по костюму, но, вероятно, существо бесполое по существу: низкорослая, с

лошадиным лицом, небольшая дощечка груди и огромные неловкие ноги. Она всегда разма