289 / 370
287
Лидочка несколько дней не выходила из комнаты, но в середине апреля приехали на
весенний перерыв рабфаковцы, и наши неприятности немного притупились. Встречать гос-
тей вышла и Лидочка, до конца оплакавшая свою молодость, в которой оказался такой боль-
шой процент брака. У нее над бровями легла маленькая злая складка, но она доверчиво-
родственно улыбнулась мне и сказала:
– Простите все мои слова, Антон Семенович. Теперь я уже совсем ваша – колоний-
ская. Что хотите, то со мной и делайте.
– Чего это вы так, Лидочка. Глупости какие, у вас вся жизнь впереди.
– Не хочу я больше жизни, довольно. А колонию я люблю. Милая колония.
Лидочка на секундочку прижалась к моему плечу и украдкой вытерла последнюю
слезу.
Колонисты встретили Лидочку весело и бережно и старались ее развеселить, расска-
зывая разные смешные вещи. Лидочка смеялась просто и открыто, как будто у нее не было
испорчено никакой молодости. А потом захватили ее в свои объятия рабфаковцы.
5
Евгеньев пришел в колонию давно и начал с заявления, что без кокаина он жить не
может, что если давать ему кокаин, то, может быть, постепенно он от кокаина отвыкнет. Мы
удивленно выслушали его и решили посмотреть, что получится, если все-таки кокаина ему
не давать. С ним начались припадки, сначала редкие в спальне, потом все чаще и чаще; бы-
вало и так, что сводному отряду приходилось прекращать работу и возиться с Евгеньевым. Я
посылал его к докторам в город, но доктора отказывались его лечить, рекомендуя обратиться
к специалистам в Харьков. Неожиданно Евгеньева вылечил сводный отряд под командой
Лаптя, давно утверждавшего, что болезнь у Евгеньева не опасная. Во время одного из при-
падков Евгеньева раскачали и бросили в Коломак, а потом собрались к берегу посмотреть,
вылезет Евгеньев из Коломака или не вылезет. Евгеньев, очутившись в реке, немедленно вы-
нырнул и поплыл к берегу. Лапоть встретил его и спросил кротко:
– Помогло?
Евгеньев, улыбаясь, сказал еще более кротко:
– Помогло. Давно нужно было так сделать... Эти сволочи, доктора, ничего не пони-
мают...
Действительно, больше припадков у Евгеньева не было, и он сам нам потом расска-
зывал, что научился припадкам в одном реформаториуме.
Перепелятченко был труднее. Это был очень дохлый, вялый, изможденный челове-
чек. Все у него валилось из рук, и он сам валился на первую попавшуюся скамью или травку.
Таких колонисты обычно не выносили, и мне часто приходилось спасать Перепелятченко от
издевательств, на которые он отвечал только слезливыми жалобами да стонами. В течение
двух лет жил этот организм в колонии и надоел всем, как надоедает мозоль в походе, я умо-
рился защищать его от насилий, произносить речи, добиваясь сознательного отношения к
слабому человеку, но однажды и я рассердился. Пришел ко мне Перепелятченко и пожало-
вался, что Маруся Левченко ударила его по щеке. Я посмотрел на Перепелятченко с негодо-
ванием, но позвал Марусю и спросил:
– За что?
– Да что же, он ухаживать еще лезет – щипается.
– Правильно она тебя треснула,– сказал я Перепелятченко.
Перепелятченко посмотрел на меня жалобно и застонал:
– Так что ж? Значит, меня будут все бить? Меня и убить могут?
– Чем такому расти, как ты, жалкому, так лучше пусть тебя убьют. Я тебя больше за-
щищать не буду.
Перепелятченко улыбнулся недоверчиво:
– Вы должны меня защищать.
– А вот я не буду. Защищайся сам.