117 / 356
115
моя мысль оживала и веселее работало воображение. И за это в особенности я был благода-
рен горьковцам.
Но коммуна Дзержинского требовала от меня все больше и больше. И забота здесь была
новее, и новее были педагогические перспективы.
Особенно новым и неожиданным для меня было общество чекистов. Чекисты – это,
прежде всего, коллектив, чего уже никак нельзя сказать о сотрудниках наробраза. И чем
больше я присматривался к этому коллективу, чем больше входил в рабочие отношения, тем
ярче открывалась передо мною одна замечательная новость. Как это вышло, честное слово,
не знаю, но коллектив чекистов обладал теми самыми качествами, которые я в течение вось-
ми лет хотел воспитать в коллективе колонии. Я вдруг увидел перед собой образец, который
до сих пор заполнял только мое воображение, который я логически и художественно выво-
дил из всех событий и всей философии революции, но которого я никогда не видел и потерял
надежду увидеть.
Мое открытие было настолько для меня дорого и значительно, что больше всего я боялся
разочароваться. Я держал его в глубокой тайне, ибо я не хотел, чтобы мои отношения к этим
людям сделались сколько-нибудь искусственными.
Это обстоятельство сделалось точкой отправления для моего нового педагогического
мышления. Меня особенно радовало, что качества коллектива чекистов очень легко и просто
разъясняли многие неясности и неточности в том воображаемом образце, который до сих пор
направлял мою работу. Я получил возможность в мельчайших деталях представить себе
многие, до сих пор таинственные для меня области.
У чекистов очень высокий интеллект в соединении с образованием и культурой никогда
не принимал ненавистного для меня выражения российского интеллигента. Я и раньше знал,
что это должно быть так, но как это выражается в живых движениях личности, представить
было трудно. А теперь я получил возможность изучить речь, пути логических ходов, новую
форму интеллектуальной эмоции, новые диспозиции вкусов, новые структуры идеала. И –
самое главное – новую форму использования идеала.
Как известно, у наших интеллигентов идеал похож на нахального квартиранта: он занял
чужую жилплощадь, денег не платит, ябедничает, въедается всем в печенки, все пищат от его
соседства и стараются выбраться подальше от идеала. Теперь я видел другое: идеал не квар-
тирант, а хороший администратор, он уважает соседский труд, он заботится о ремонте, об
отоплении, у него всем удобно и приятно работать.
Во-вторых, меня заинтересовала структура принципиальности. Чекисты очень принци-
пиальные люди, но у них принцип не является повязкой на глазах, как у некоторых моих
«приятелей». У чекистов принцип – измерительный прибор, которым они пользуются так же
спокойно, как часами, без волокиты, но и без поспешно угорелой кошки. Я увидел, наконец,
нормальную жизнь принципа и убедился окончательно, что мое отвращение к принципиаль-
ности интеллигентов было правильное. Ведь давно известно: когда интеллигент что-нибудь
делает из принципа, это значит, что через полчаса и он сам, и все окружающие должны при-
нимать валерьянку.
Увидел я и много других особенностей: и всепроникающую бодрость, и немногословие,
и отвращение к штампам, неспособность разваливаться на диване или укладывать живот на
стол, наконец, веселую, но безгранничную работоспособность, без жертвенной мины и хан-
жества, без намека на отвратительную повадку «святой жертвы».
И наконец, я увидел и ощутил осязанием то драгоценное вещество, которое
не могу назвать иначе, как социальным клеем: это чувство общественной пер-
спективы, умение в каждый момент работы видеть всех членов коллектива, это
постоянное знание о больших всеобщих целях, знание, которое все же никогда
не принимает характера доктринерства и болтливого, пустого вяканья. И этот
социальный клей не покупался в киоске на пять копеек только для кон-