120 / 356
118
– Соломон Борисович!
– Ну, что такое – Соломон Борисович?
– А лошади? – спрашивает Горьковский.
– А лошади побудут на свежем воздухе. Вы думаете, только вам нужен свежий воздух, а
лошади, значит, пускай дышат всякой гадостью? Хорошие хозяева!
Мы, собственно говоря, уже сбиты с позиций. Витька все-таки топорщится:
– А когда будет зима?
Но Соломон Борисович обращает его в пепел:
– Как вы хорошо знаете, что будет зима!
– Соломон Борисович!– кричит пораженный Витька.
Соломон Борисович чуточку отступает:
– А если даже будет зима, так что? Разве нельзя построить конюшню в октябре? Вам раз-
ве не все равно? Или вам очень нужно, чтобы я истратил сейчас две тысячи рублей?
Мы печально вздыхаем и покоряемся. Соломон Борисович из жалости к нам поясняет,
загибая пальцы:
– Май, июнь, июль, тот, как его... август, сентябрь...
Он на секунду сомневается, но потом с нажимом продолжает:
– Октябрь... Подумайте, шесть месяцев! За шесть месяцев две тысячи рублей сделают
еще две тысячи рублей. А вы хотите, чтобы конюшня стояла пустая шесть месяцев. Мертвый
капитал, разве это можно допустить?
Мертвый капитал даже в самых невинных формах для Соломона Борисовича был невы-
носим.
– Я не могу спать,– говорил он.– Как это можно спать, когда столько работы, каждая ми-
нута – это же операция. Кто это придумал столько спать?
Мы диву давались: только недавно мы были так бедны, а сейчас у Соломона Борисовича
горы леса, металла, станки; в нашем рабочем дне только мелькает: авизовка, чек, аванс, фак-
тура, десять тысяч, двадцать тысяч. В совете командиров Соломон Борисович с сонным пре-
зрением выслушивал речи хлопцев о трехстах рублях на штаны и говорил:
– Какой может быть вопрос? Мальчикам же нужны штаны... И не нужно за триста, это
плохие штаны, а нужно за тысячу...
– А деньги?– спрашивают хлопцы.
– У вас же есть руки и головы. Вы думаете, для чего у вас головы? Для того, чтобы фу-
ражку надевать? Ничего подобного! Прибавьте четверть часа в день в цехе, я вам сейчас до-
стану тысячу рублей, а может, и больше, сколько там заработаете.
Старыми, дешевыми станками заполнил Соломон Борисович свои легкие цехи, очень по-
хожие на складочные помещения, заполнил их самым бросовым материалом, связал все ве-
ревками и уговорами, но коммунары с восторгом окунулись в этот рабочий хлам. Делали все:
клубную мебель, кроватные углы, масленки, трусики, ковбойки, парты, стулья, ударники для
огнетушителей, но делали все в несметном количестве, потому что в производстве Соломона
Борисовича разделение труда доведено до апогея:
– Разве ты будешь столяром? Ты же все равно не будешь столяром, ты же будешь докто-
ром, я знаю. Так делай себе проножку, для чего тебе делать целый стул? Я плачу за две про-
ножки копейку, ты в день заработаешь пятьдесят копеек. Жены у тебя нет, детей нет...
Коммунары хохотали на совете командиров и ругали Соломона Борисовича за «халту-
ру», но у нас уже был промфинплан, а промфинплан – дело священное.
Зарплата у коммунаров была введена с такой миной, как будто нет никакой педагогики,
нет никакого дьявола и его соблазнов. Когда воспитатели предлагали вниманию Соломона
Борисовича педагогическую проблему зарплаты, Соломон Борисович говорил:
– Мы же должны воспитывать, я надеюсь, умных людей. Какой же он будет умный чело-
век, если он работает без зарплаты!