118 / 356
116
ференций и съездов, это не форма вежливого, улыбающегося трения с ближайшим соседом,
это действительная общность, это единство движения и работы, ответственности и помощи,
это единство традиций.
Становясь предметом особой заботы чекистов, дзержинцы попадали в счастливые усло-
вия: им оставалось только смотреть. А мне уже не нужно было с разгону биться головой о
стену, чтобы убеждать начальство в необходимости и пользе носового платка.
Мое удовлетворение было высоким удовлетворением. Стараясь привести его к краткой
формуле, я понял: я близко познакомился с настоящими большевиками, я окончательно уве-
рился в том, что моя педагогика – педагогика большевистская, что тип человека, который
всегда стоял у меня как образец, не только моя красивая выдумка и мечта, но и настоящая
реальная действительность, тем более для меня ощутимая, что она стала частью моей рабо-
ты.
А моя работа в коммуне, не отравленная никаким кликушеством, была работа хоть и
трудная, но посильная человеческому рассудку.
Жизнь коммунаров оказалась вовсе не такой богатой и беззаботной, как думали окружа-
ющие. Чекисты отчисляли из своего жалованья известный процент на содержание коммуна-
ров, но это было неприемлемо и для нас, и для чекистов.
Уже через три месяца коммуна начала испытывать настоящую нужду. Мы задерживали
жалованье, затруднялись даже в расходах на питание. Мастерские давали незначительные
доходы, потому что по сути были мастерскими учебными. Правда, сапожную мастерскую мы
с хлопцами в первые же дни затащили в темный угол и удушили, навалившись на нее с по-
душками. Чекисты сделали вид, будто они не заметили этого убийства. Но в других мастер-
ских мы никак не могли раскачаться на работу, приносящую доход.
Однажды меня пригласил наш шеф, нахмурился, задумался, положил на стол чек и ска-
зал:
– Все.
Я понял:
– Сколько здесь?
– Десять тысяч. Это последнее. Это вперед взяли за год. Больше не будет, понимаете?
Используйте этого... он человек энергичный...
Через несколько дней по коммуне забегал человек отнюдь не педагогического типа – Со-
ломон Борисович Коган
84
. Соломон Борисович уже стар, ему под шестьдесят, у него больное
сердце, и одышка, и нервы, и грудная жаба, и ожирение. Но у этого человека внутри сидит
демон деятельности, и Соломон Борисович ничего с этим демоном поделать не может. Со-
ломон Борисович не принес с собой ни капиталов, ни материалов, ни изобретательности, но
в его рыхлом теле без устали носятся и хлопочут силы, которые ему не удалось истратить
при старом режиме: дух предприимчивости, оптимизма и напора, знание людей и маленькая,
простительная беспринципность, странным образом уживающаяся с растроганностью чувств
и преданностью идее. Очень вероятно, что все это объединялось обручами гордости, потому
что Соломон Борисович любил говорить:
– Вы еще не знаете Когана! Когда вы узнаете Когана, тогда вы скажете.
Он был прав. Мы узнали Когана, и мы говорим: это человек замечательный. Мы очень
нуждались в его жизненном опыте. Правда, проявлялся этот опыт иногда в таких формах, что
мы только холодели и не верили своим глазам.
Соломон Борисович из города привез воз бревен. Зачем это?
– Как зачем? А складочные помещения? Я взял заказ на мебель для строительного инсти-
тута, так надо же ее куда-нибудь складывать.
– Никуда ее не надо складывать. Сделаем мебель и отдадим ее строительному институту.
– Хе-хе! Вы думаете, что в самом деле институт? Это фигели-мигели, а не институт. Если
бы это был институт, стал бы я с ним связываться!
– Это не институт?