4_Makarenko

121

В просторном высоком зале увидел я наконец в лицо весь сонм пророков и апостолов.

Это был... синедрион

, не меньше. Высказывались здесь вежливо, округленными любезны-

ми периодами, от которых шел еле уловимый приятный запах мозговых извилин, старых

книг и просиженных кресел. Но пророки и апостолы не имели ни белых бород, ни маститых

имен, ни великих открытий. С какой стати они носят нимбы и почему у них в руках священ-

ное писание? Это были довольно юркие люди, а на их усах еще висели крошки только что

съеденного советского пирога.

Больше всех орудовал профессор Чайкин

, тот самый Чайкин, который несколько лет

назад напомнил мне один рассказ Чехова.

В своем заключении Чайкин ничего от меня не оставил:

– Товарищ Макаренко хочет педагогический процесс построить на идее долга. Правда,

он прибавляет слово «пролетарский», но это не может,

товарищи, скрыть от нас истинную

сущность идеи. Мы советуем товарищу Макаренко внимательно проследить исторический

генезис идеи долга. Это идея буржуазных отношений, идея сугубо меркантильного порядка.

Советская педагогика стремится воспитать в личности свободное проявление творческих сил

и наклонностей, инициативу, но ни в коем случае не буржуазную категорию долга.

«С глубокой печалью и удивлением мы услышали сегодня от уважаемого руководителя

двух образцовых учреждений призыв к воспитанию чувства чести. Мы не можем не заявить

протест против этого призыва. Советская общественность также присоединяет свой голос к

науке, она также не примиряется с возвращением этого понятия, которое так ярко напомина-

ет нам офицерские привилегии, мундиры, погоны».

«Мы не можем входить в обсуждение всех заявлений автора, касающихся производства.

Может быть, с точки зрения материального обогащения колонии это и полезное дело, но пе-

дагогическая наука не может в числе факторов педагогического влияния рассматривать про-

изводство и тем более не может одобрить такие тезисы автора, как «промфинплан есть луч-

ший воспитатель». Такие положения есть не что иное, как вульгаризация идеи трудового

воспитания».

Многие еще говорили, и многие молчали с осуждением. Я, наконец, обозлился и сгоряча

вылил в огонь ведро керосина.

– Пожалуй, вы правы, мы не договоримся. Я вас не понимаю. По-вашему, например,

инициатива есть какое-то наитие. Она приходит неизвестно откуда, из чистого, ничем не за-

полненного безделья. Я вам третий раз толкую, что инициатива придет тогда, когда есть за-

дача, ответственность за ее выполнение, ответственность за потерянное время, когда есть

требование коллектива. Вы меня все-таки не понимаете и снова твердите о какой-то выхо-

лощенной, освобожденной от труда инициативе. По-вашему, для инициативы достаточно

смотреть на свой собственный пуп...

Ой, как оскорбились, как на меня закричали, как закрестились и заплевали апостолы! И

тогда, увидев, что пожар в полном разгаре, что все рубиконы далеко позади, что терять все

равно нечего, что все уже потеряно, я сказал:

– Вы не способны судить ни о воспитании, ни об инициативе, в этих вопросах вы не раз-

бираетесь.

– А вы знаете, что сказал Ленин об инициативе?

– Знаю.

– Вы не знаете!

Я вытащил записную книжку и прочитал внятно:

«Инициатива должна состоять в том, чтобы в порядке отступать и сугубо держать дис-

циплину»,– сказал Ленин на Одиннадцатом съезде РКП(б) 27 марта 1922 года.

Апостолы только на мгновение опешили, а потом закричали:

– Так при чем здесь отступление?

– Я хотел обратить ваше внимание на отношение между дисциплиной и инициативой. А

кроме того, мне необходимо в порядке отступить...