126 / 356
124
семь лет императорских. За это время наша страна прошла славный путь
первой пятилетки,
большую часть второй, за это время восточную равнину Европы научились уважать больше,
чем за триста романовских лет. За это время выросли у наших людей новые мускулы и вы-
росла новая наша интеллигенция.
Мои горьковцы тоже выросли, разбежались по всему советскому свету, для меня сейчас
трудно их собрать даже в воображении. Никак не поймаешь инженера Задорова, зарывшего-
ся в одной из грандиозных строек Туркменистана, не вызовешь на свидание врача Особой
Дальневосточной Вершнева
101
или врача в Ярославле Буруна
102
. Даже Нисинов и Зорень, на
что уже пацаны, а и те улетели от меня, трепеща крыльями, только крылья у них теперь не
прежние, не нежные крылья моей педагогической симпатии, а стальные крылья советских
аэропланов. И Шелапутин не ошибался, когда утверждал, что он будет летчиком; в летчики
выходит и Шурка Жевелий, не желая подражать старшему брату, выбравшему для себя
штурманский путь в Арктике.
В свое время меня часто спрашивали залетавшие в колонию товарищи:
– Скажите, говорят, среди беспризорных много даровитых, творчески, так сказать,
настроенных... Скажите, есть у вас писатели или художники?
Писатели у нас, конечно, были, были и художники, без этого народа ни один коллектив
прожить не может, без них и стенной газеты не выпустишь. Но здесь я должен с прискорби-
ем признаться: из горьковцев не вышли ни писатели, ни художники, и не потому не вышли,
что таланта у них не хватило, а по другим причинам: захватила их жизнь и ее практические
сегодняшние требования.
Не вышло и из Карабанова агронома. Кончил он агрономический рабфак, но в институт
не перешел, а сказал мне решительно:
– Хай ему с тем хлеборобством! Не можу без пацанов буты. Сколько еще хороших хлоп-
цев дурака валяет на свете, ого! Раз вы, Антон Семенович, в этом деле потрудились, так и
мне можно.
Так и пошел Семен Карабанов по пути соцвосовского подвига и не изменил ему до сего-
дняшнего дня, хотя и выпал Семену жребий труднее, чем всякому другому подвижнику. Же-
нился Семен на черниговке
103
, и вырос у них трехлетний сынок, такой же, как мать, черно-
глазый, такой же, как батько, жаркий. И этого сына среди бела дня зарезал один из воспи-
танников Семена, присланный в его дом «для трудных», психопат, уже совершивший не од-
но подобное дело. И после этого не дрогнул Семен и не бросил нашего фронта, не скулил и
не проклинал никого, только написал мне короткое письмо, в котором было не столько даже
горя, сколько удивления.
Не дошел до вуза и Белухин Матвей. Вдруг получил я от него письмо:
«Я нарочно это так сделал, Антон Семенович, не сказал вам ничего, уж вы простите меня
за это, а только какой из меня инженер выйдет, когда я по душе моей есть военный. А теперь
я в военной кавалерийской школе. Конечно, это я, можно сказать, как свинья, поступил:
рабфак бросил. Нехорошо как-то получилось. А только вы напишите мне письмо, а то, знае-
те, на душе как-то скребет».
Когда скребет на душе таких, как Белухин, жить еще можно. И можно еще жить долго,
если перед советскими эскадронами станут такие командиры, как Белухин. И я поверил в это
еще крепче, когда приехал ко мне Матвей уже с кубиком
104
, высокий, сильный, готовый че-
ловек, «полный комплект».
И не только Матвей, приезжали и другие, всегда непривычно для меня взрослые люди: и
Осадчий
105
– технолог, и Мишка Овчаренко
106
– шофер, и мелиоратор за Каспием Олег Ог-
нев
107
и педагог Маруся Левченко
108
и вагоновожатый Сорока, и монтер Волохов, и слесарь
Корыто, и мастер МТС Федоренко, и партийные деятели – Алешка Волков, Денис Кудлатый
и Волков Жорка, и с настоящим большевистским характером, по-прежнему чуткий Марк
Шейнгауз
109
и многие, многие другие.
Но многих я и растерял за семь лет. Где-то в лошадином море завяз и не от-
кликается Антон, где-то потерялись бурно жизнерадостный Лапоть, хороший