125 / 356
123
даже думать о смерти. Он жил полной жизнью, быстро катился вперед по точным, гладким
рельсам, торжественно и нежно готовился к встрече Алексея Максимовича.
Дни шли и теперь были прекрасными, счастливыми днями. Наши будни, как цветами,
украшались трудом и улыбкой, ясностью наших дорог, дружеским горячим словом. Так же
радугами стояли над нами заботы, так же упирались в небо прожекторы нашей мечты.
И так же доверчиво-радостно, как и раньше, мы встречали наш праздник, самый большой
праздник в нашей истории.
Этот день наконец настал.
С утра вокруг колонии табор горожан, машины, начальство, целый батальон сотрудников
печати, фотографов, кинооператоров. На зданиях флаги и гирлянды, на всех наших площад-
ках цветы. Далеко протянулся на широких интервалах строй пацанов, на Ахтырском шляху –
верховые, во дворе – почетный караул.
В белой фуражке, высокий взволнованный Горький, человек с лицом мудреца и с глаза-
ми друга, вышел из авто, оглянулся, провел по богатым рабочим усам дрожащими пальцами,
улыбнулся:
– Здравствуй... Это... твои хлопцы?.. Да!.. Ну, идем!..
Знаменный салют оркестра, шелест пацаньих рук, пацаньи горячие очи, наши отрытые
души разложили мы, как ковер, перед гостем.
Горький пошел по рядам...
15. Эпилог
Прошло семь лет. В общем все это было давно.
Но я теперь хорошо помню, помню до самого последнего движения тот день, когда толь-
ко отошел поезд, увозивший Горького. Мысли наши и чувства еще стремились за поездом,
еще пацаньи глаза искрились прощальной теплотой, а в моей душе стала на очередь малень-
кая «простая» операция. Во всю длину перрона протянулись горьковцы и дзержинцы, бле-
стели трубы двух оркестров, верхушки двух знамен. У соседнего перрона готовился дачный
на Рыжов. Журбин подошел ко мне:
– Горьковцев можно в вагоны?
– Да.
Мимо меня пробежали в вагоны колонисты, пронесли трубы. А вот и наше старое шел-
ковое знамя, вышитое шелком. Через минуту во всех окнах поезда показались бутоньерки из
пацанов и девчат. Они щурили на меня глаза и кричали:
– Антон Семенович, идите в наш вагон!
– А разве вы не поедете? Вы с коммунарами, да?
– А завтра к нам?
Я в то время был сильным человеком, и я улыбался пацанам. А когда ко мне подошел
Журбин, я передал ему приказ, в котором было сказано, что вследствие моего ухода «в от-
пуск» заведование колонией передается Журбину.
Журбин растерянно посмотрел на приказ:
– Значит, конец?
– Конец,– сказал я.
– Так как же...
…
– начал было Журбин, но кондуктор оглушил его своим свистком, и
Журбин ничего не сказал, махнул рукой и ушел, отворачиваясь от окон вагонов.
Дачный поезд тронулся. Бутоньерки пацанов поплыли мимо меня, как на празднике. Они
кричали «до свиданья» и шутя приподымали тюбетейки двумя пальцами. У последнего окна
стоял Коротков. Он молча салютнул и улыбнулся.
Я вышел на площадь. Дзержинцы ожидали меня в строю. Я подал команду, и мы через
город пошли в коммуну.
В Куряже я больше не был.
С тех пор прошло семь советских лет, а это гораздо больше, чем, скажем,