4_Makarenko

ликвидация, восстановление, расширение, типизация, стандартизация, эвакуация и реэвакуа-

ция.

А так как и я тоже прибыл в Куряж с реорганизаторскими намерениями, то и встретить

меня должно было то самое безразличие, которое является единственной защитной позой

каждого беспризорного против педагогических пасьянсов наробраза.

Тупое безразличие было продуктом длительного воспитательного процесса и в известной

мере доказывает великое могущество педагогики

Большинство куряжан было в возрасте тринадцати-пятнадцати лет, но на их физиономи-

ях уже успели крепко отпечататься разнообразные атавизмы. Прежде всего, бросалось в гла-

за полное отсутствие у них чего бы то ни было социального, несмотря на то, что с самого

рождения они росли под знаком «социального воспитания».

Первобытная растительная непосредственность сквозила в каждом их движении, но это

не была непосредственность ребенка, прямодушно отзывающегося на все явления жизни.

Никакой жизни они не знали. Их горизонты ограничивались списком пищевых продуктов, к

которым они влеклись в сонном и угрюмом рефлексе. До жратвенного котла нужно было до-

рваться через толпу таких же зверенышей – вот и вся задача. Иногда она решалась более бла-

гополучно, иногда менее, маятник их личной жизни других колебаний не знал. Куряжане и

крали в порядке непосредственного действия только те предметы, которые действительно

плохо лежат или на которые набрасывалась вся их толпа. Воля этих детей давно была подав-

лена насилиями, тумаками и матюками старших, так называемых глотов, богато расцветших

на почве соцвосовского непротивления и «самодисциплины».

В то же время эти дети вовсе не были идиотами, в сущности – они были обыкновенными

детьми, поставленными судьбой в невероятно глупую обстановку: с одной стороны, они бы-

ли лишены всех благ человеческого развития, с другой стороны, их оторвали и от спаситель-

ных условий простой борьбы за существование, подсунув им хотя и плохой, но все же еже-

дневный котел.

На фоне этой основной массы выделялись некоторые группы иного порядка. В той

спальне, где жил Ховрах, очевидно, находился штаб «глотов». Наши рассказывали, что их

насчитывалось человек пятнадцать и что главную роль у них играл Коротков. Самого Корот-

кова я еще не видел, да и вообще эти воспитанники большую часть времени проводили в го-

роде. Евгеньев, нашедший среди них старых приятелей, утверждал, что все они обыкновен-

ные городские воры, что колония нужна им только в качестве квартиры. Витька Горьковский

не соглашался с Евгеньевым:

– Какие они там воры? Шпана!..

Витька рассказывал, что и Коротков, и Ховрах

и Перец

, и Чурило, и Поднебесный, и

все остальные промышляют именно в колонии. Сначала они обкрадывали квартиры воспита-

телей, мастерские и кладовые. Кое-что можно было украсть и у воспитанников: к Первому

мая многим воспитанникам были выданы новые ботинки; по словам Горьковского, ботинки

были главным предметом их деятельности. Кроме того, они промышляли на селе, а кое-кто

даже на дороге. Колония стояла на большом Ахтырском шляху.

Витька вдруг прищурился и рассмеялся:

– А теперь знаете, что они изобрели, гады? Пацаны их боятся, дрожат прямо, так что они де-

лают: организаторы, понимаете! У них эти пацаны называются «собачками». У каждого не-

сколько «собачек». Им и говорят это утром: иди куда хочешь, а вечером приноси. Кто крадет –

то в поездах, а то и на базаре, а больше таких – куда там им украсть, так больше просят. И на

улицах стоят, и на мосту, и на Рыжове. Говорят, в день рубля два-три собирают. У Чурила самые

лучшие «собачки» – по пяти рублей приносят. И норма у них есть: четвертая часть – «собачке»,

а три четверти – хозяину. О, вы не смотрите, что у них в спальнях ничего нету. У них и костю-

мы, и деньги, только все попрятано. Тут на Подворках есть такие дворы и каинов сколько угод-

но. Они там каждый вечер гуляют.