4_Makarenko

мандиров, все силы куряжан предполагалось бросить на уборку спален и двора, на расчистку

площадки под парники, на вскопку огородных участков вокруг монастырской стены и на раз-

борку самой стены. В моменты оптимистических просветов я начинал ощущать в себе новое

приятное чувство силы. Четыреста колонистов! Воображаю, как обрадовался бы Архимед, ес-

ли бы ему предложили четыреста колонистов. Очень возможно, что он отказался бы даже от

точки опоры в своей затее перевернуть мир. Да и двести восемьдесят куряжан были для меня

непривычным сгустком энергии после ста двадцати горьковцев.

Но этот сгусток энергии валяется в грязных постелях и даже не спешит завтракать. У нас

уже имелись тарелки и ложки, и все это в сравнительном порядке было разложено на столах

в трапезной, но целый час тарабанил в колокол Шелапутин

, пока в столовой показались

первые фигуры. Завтрак тянулся до десяти часов. В столовой я произнес несколько речей, в

десятый раз повторил, кто в каком отряде, кто в отряде командир и какая для отряда назна-

чена работа. Воспитанники выслушивали мои речи, не подымая головы от тарелки. Эти чер-

ти даже не учли того обстоятельства, что для них приготовлен был очень жирный и вкусный

суп, а на хлеб положены кубики масла. Они равнодушно сожрали суп и масло, позапихивали

в карманы куски хлеба и вылезли из столовой, облизывая грязные пальцы и игнорируя мои

взгляды, полные архимедовской надежды.

Никто не подошел к Мише Овчаренко, который возле самой соборной паперти разложил

на ступенях новые, вчера купленные лопаты, грабли, метлы. В руках Миши новенький блок-

нот, тоже вчера купленный. В этом блокноте Миша должен был записывать, какому отряду

сколько выдано инструментов. Миша имел вид очень глупый рядом со своей ярмаркой, ибо к

нему не подошел ни один человек. Даже Ваня Зайченко, командир десятого отряда куряжан,

составленного из его приятелей, на которого я особенно надеялся, не пришел за инструмен-

тами, и за завтраком я его не заметил. Из новых командиров в столовой подошел ко мне

Ховрах, стоял со мной рядом и развязно рассматривал проходящую мимо нас толпу. Его от-

ряд – четвертый – должен был приступить к разломке монастырской стены: для него у Миши

заготовлены были ломы. Но Ховрах даже не вспомнил о порученной ему работе. По-

прежнему развязно он заговорил со мной о предметах, никакого отношения к монастырской

стене не имеющих:

– Скажите, правда, что в колонии имени Горького девчата хорошие?

Я отвернулся от него и направился к выходу, но он пошел со мной рядом и, заглядывая

мне в лицо, продолжал:

– И еще говорят, что воспитательки у вас есть... Такие... хлеб с маслом. Га-га, интересно

будет, когда сюда приедут! У нас здесь тоже были бабенки подходящие... только знаете что?

Глаза моего, ну и боялись! Я как гляну на них, так аж краснеют! А отчего это так, скажите

мне, отчего это у меня глаз такой опасный, скажите?

– Почему твой отряд не вышел на работу?

– А черт его знает, мне какое дело! Я и сам не вышел...

– Почему?

– Не хочется, га-га-га!..

Он прищурился на соборный крест:

– А у нас тут, на Подворках, тоже есть бабенки забористые… га-га... если желаете, могу

познакомить...

Мой гнев еще со вчерашнего дня был придавлен мертвой хваткой сильнейших тормозов.

Поэтому внутри меня что-то нарастало круто и настойчиво, но на поверхности моей души я

слышал только приглушенный скрип, да нагревались клапаны сердца. В голове кто-то ско-

мандовал «смирно», и чувства, мысли и даже мыслишки поспешили выпрямить пошатнув-

шиеся ряды

. Тот же «кто-то» сурово приказал:

«Отставить Ховраха! Спешно нужно выяснить, почему отряд Вани Зайченко не вышел на

работу и почему Ваня не завтракал?»