158 / 370
156
В заключение все-таки хочется спросить: почему критик пристрастно, так
исторически ошибочно на меня напал, почему ему померещились шовинисты в моих
скромных героях?
Может быть, для этого имеются очень серьезные причины, но есть и причины, так
сказать, менее серьезные. Мысль о них вызывается следующими интересными
обстоятельствами:
П е р в о е . В моей книге есть абзац, который начинается так:
«До немецкой войны люди жили спокойно, и каждый считал себя хорошим
человеком...»
Критик по поводу этих строк и себя не помнит:
«Представление о довоенной России как об идиллической стране, в которой
собственно «всем живется хорошо...»
В моей книге очень много мест, в которых подробно говорится, как плохо жилось в
старой России. А этот абзац — ирония! Ирония — известный литературный прием. В старых
учебниках теории словесности было сказано: «Ирония есть намек на противоположность».
Пора все-таки нашим критикам знать, что такое ирония. Нельзя же упрекать Лермонтова в
том, что его герои из «Бородино» — изменники. Нельзя, например, написать в критической
статье:
«Лермонтов неправильно изобразил солдат. Один из солдат говорит: «Угощу я
друга». Куда это годится! Не угощать нужно французов, а стрелять в них. И ни в коем случае
нельзя француза называть другом. И наши солдаты это понимали, а Лермонтов на них
наклеветал».
Это первое обстоятельство, которое наводит меня на некоторые размышления.
В т о р о е о б с т о я т е л ь с т в о . Критик невнимательно читал мой роман.
Благородный вместо благодарный — мы уже видели. На одной из страниц критик ехидно
замечает:
«...Рассчитывались полки. Не будем придираться к тому, что для уездного города
полков что-то многовато».
А через пять строчек сам же цитирует:
«Прянский полк развертывался в два полка военного времени».
Два полка — это и будет «полки». Чего ж тут придираться, просто нужно быть более
внимательным.
Такие обстоятельства могут много повредить в критической работе. Они могут
подвигнуть критика на некоторые странности. Я, например, утверждаю, что Алешу
отправили в военное училище, а критик мне не верит. Не может быть, говорит, это он
добровольцем пошел, потому что я хорошо знаю: студенты пользовались отсрочкой до
середины 1916 г. Это он, безусловно, добровольцем...
И последние два слова: почему нельзя было подождать второй половины романа?
Почему такая спешка?
А.С. Макаренко. Пед. соч. в 8 т., т. 7, с. 165 – 177. Написано в сер. июля 1938 г.
(вероятно, с 14 до 26 июля), с заголовком: «Обратите внимание на мое бедственное
положение» (имеется в виду «совершенно необъяснимое пристрастие, нарочное
искажение моего романа»). Адресовано в редакцию ж. «Октябрь», где была напечатана
«Честь». Не опубликовано. Напечатано в собр. соч. А.С. Макаренко в 7 томах, т. VI. –
М., 1952, под заголовком: О книге «Честь».
А.С. Макаренко вскрывает методологию литературной критики («педагогику»,
как он говорит), обращается к «культуре критики» и ее «технологии». В этом он видит
отражение «литературного быта, литературных нравов». Это образец полемики,
обращенной к глубинным основам спорной проблематики. А.С. Макаренко обнажает
приемы недобросовестной, предвзятой, «самоуправной и вульгарной» критики.