294 / 370
292
Товарищ, читавший «Флаги на башнях», ставит некоторые вопросы,
характеризующие его как читателя вдумчивого, но все-таки вопросы недоуменные. К
сожалению, ответить на них развернуто я не в состоянии за неимением времени.
Почему я не удерживал Воленко, когда он решил уйти из колонии?
Да, по традиционной педагогике я должен был его удерживать. По нашей,
[нынешней] советской педагогике его надо было удерживать. Я не боюсь риска и знаю, что
иногда перемена обстановки бывает очень полезна, иногда полезна, иногда полезно
пережить то или иное потрясение. Вот поэтому-то я не захотел удерживать Воленко. Он
считал себя ответственным за то, что в его бригаде происходит кража. Колония считала его
ответственным. Это, совершенно необычное в старой педагогике совершенно
непедагогическое явление, чтобы в детском коллективе считали товарища, бригадира
ответственным за кражи. Но в бригаде Воленко были воры, и Воленко — мягкий человек,
всепрощающий человек. Он не мог оставаться в колонии со спокойной совестью. Он должен
был уйти.
Это было требование, его собственное требование к себе. Я понимал, что уход из
колонии был для него тягостным, но я хотел, чтобы он пережил это. Очень хорошо, когда
человек предъявляет к себе большие требования, это воспитывает человека. У многих наших
педагогов есть такое ошибочное желание не слишком много наваливать на человека или
вообще не наваливать, а все расписать, как и что нужно сделать. Я с этим не согласен и
поэтому не удерживал Воленко в колонии.
Кто такой Рыжиков?
Это не сознательный вредитель, но по натуре враг.
Почему я не применил никаких методов?
Главнейший метод — это была вся колония,
все общество, весь коллектив
8
. Ни я, ни другой педагог никакими разговорами, никакими
взглядами не можем сделать того, что может дать правильно организованный гордый
коллектив. Так как Рыжиков ничего не смог взять в этом коллективе, то я не мог
противопоставить своего влияния и не хотел. К сожалению, сейчас об этом распространяться
я не могу и в романе не распространяюсь. Об этом я напишу в той большой серьезной книге,
которую задумал написать о методике коммунистического воспитания.
Относительно перековки.
Товарищ спрашивает, почему я не показал перековки
Игоря? Трудно показать, когда не было этой перековки, не было у меня «дефективных»
людей; приходили люди несчастные, им трудно жилось в тех условиях, в которых они жили
раньше. Я не верю в то, чтобы были морально дефективные люди. Стоит только человека
поставить в нормальные условия жизни, предъявить ему определенные требования, дать
возможность выполнить эти требования, и он станет обычным человеком, полноценным
человеком, человеком нормы.
Мы это хорошо понимали, и, когда мы брали с вокзала 30—35 человек новых
воспитанников, мы выходили на вокзал всей колонией в 400 человек, в парадной форме, с
оркестром. Мы их встречали салютами, знаменами и маршем. Они этого не ожидали. И это
внимание, эта любовь уничтожали немедленно всю «дефективность». Ну, какая тут может
быть дефективность? Я считаю, товарищи, что бывают только дефективные методы, а
дефективных людей не бывает.
Я получил интересную записку: расскажите в своем заключительном слове
об
отношении к педагогической общественности
. Если под общественностью понимать
учительское общество, то я не предполагал бы, что у нас могли быть плохие отношения. Я
любил учителей.
А если под педагогической общественностью понимать тех людей, которые по
разным причинам почему-либо оказывались «мудрецами» педагогики, то наши отношения
известны.
Я стою за общественность в педагогике. Когда я воспитываю человека, то
должен знать, что именно выйдет из моих рук. Я хочу отвечать за свою
«продукцию», за воспитанников моих и моих сотрудников, за будущих инженеров и