238 / 366
236
А тот мерзавец, который вас оболгал и оклеветал, он же живет в обществе и других может
оклеветать. Нет, это меня не интересует, ибо «не судите, да не судимы будете».
Это полное отрешение человека от коллектива. Это этика, совершенно противоположная
нашей этике. Никакого требования ни к себе, ни к другим. «Можно, конечно, упражняться щеки под-
ставлять. Хуже того – «посмотрите на птиц небесных, они ничего не делают, а живут»
15
. Никакого
отношения к труду! Греши сколько угодно, грех не запрещается. А потом покайся, и все благополуч-
но, и ты будешь счастлив.
Разве отражение этой двурушнической этики не осталось еще у нас? Разве не отсюда идет
уверенность, что у человека могут быть недостатки? Это все идет от христианской этики. Все это по-
родило только лишь кокетство. Подать милостыню - это кокетство, подставить щеку - это кокетство
своим совершенством.
Это все искривление какой бы то ни было человеческой нравственности. И это сохранилось в
наших привычках. Сентиментальность, нежная расслабленность, стремление насладиться хорошим
поступком, прослезиться от хорошего поступка, не думая, к чему приведет вот такая сентименталь-
ность. Это самый большой цинизм в практической жизни. Эти пережитки христианства остались в
нашей жизни. Тот добр, тот все прощает, тот чересчур уживчив, тот чересчур нежен. Все это исусики.
Настоящий советский гражданин понимает, что все эти явления расслабленной этики добра - все это
противоречит нашему революционному делу, и с этими пережитками мы должны бороться.
Но главная борьба должна идти по выработке норм нашего коммунистического поведения. Я
уверен, что наша коммунистическая этика, когда она сложится окончательно, она будет очень проза-
ической этикой. И этот прозаизм, эта близость к практической жизни, к простому здравому смыслу
будет составлять силу нашей коммунистической этики.
Меня восхищают слова товарища Сталина:
«Особенность данного момента состоит в том, что мы уже успели сделать серьезные шаги в
деле построения социализма, превратив социализм из иконы в прозаический предает повседневной
практической работы»
16
.
И не нужно говорить об идеалах, о добре, о совершеннейшей личности, о совершеннейшем
поступке - мы должны мыслить всегда прозаически, в пределах практических требований нашего се-
годняшнего, завтрашнего дня. И чем ближе мы будем к простой прозаической работе, тем естествен-
нее и совершеннее будут и наши поступки.
Я думаю, что не может быть идеального совершенства в вопросах этики. Я переживал очень
много сложных коллизий в своей педагогической работе как раз в вопросе совершенства. Возьмем
такой простой вопрос: пить водку можно или нельзя? Христианин обязательно скажет: нельзя. Пол-
ное воздержание, водка - зло, не пей. И вот этот максимализм при всей прочей христианской инстру-
ментовке, он кажется даже близко стоящим к какому-то серьезному требованию. И рядом тут же все-
прощение, полная нетребовательность к человеку. И максимализм висит в воздухе.
В нашей этике не может быть такого максимализма. Ничего не может быть свято, если это
святое не идет навстречу интересам нашей революции.
Ко мне приходили ребята. Редко когда они приходили без бутылки водки в кармане. Эта бес-
призорная шпана больше пила, чем ела. Как она не придет в коммуну и не похвастается, что он пьет
водку. И были такие люди среди них, которые приходили ко мне в 16-17 лет, и они уже привыкли
пьянствовать. Что с ними делать?
Вот в нашей советской современной школе есть подобный, хотя и более
мелкий вопрос: курение. Курят ученики 5-7-10 классов. Что мы, педагоги, делаем?
Мы говорим с чисто христианским выражением на лице: «нельзя курить», - а они курят.
Мы опять говорим: «нельзя курить», - а они курят. Что мы дальше должны делать?