8_Makarenko

264

и мне возражают: «Это сказка, это мечта». А я утверждаю, что это не только советская действитель-

ность, а это та действительность, которая должна быть на каждом шагу.

Детские коллективы должны быть счастливыми коллективами, и поэтому к ним должны быть

предъявлены большие требования. Я, например, в системе своих наказаний настаивал на таком прин-

ципе: в первую очередь наказывать лучших, а худших в последнюю очередь или совсем не нака-

зывать. Это наш, советский принцип. Мы от членов партии требуем больше и наказываем сильнее,

чем беспартийных. И поэтому лучшие коммунары, мои друзья, которым я могу доверить что угодно,

за пустяк часто сидели под домашним арестом.

Вот есть в Москве мой друг Вася Клюшник, который командовал три года первым комсо-

мольским взводом. А что такое комсомольский взвод, можете судить по тому, что когда мы ехали в

один поход и у меня был чемодан, в котором было 55 тыс. рублей, я сказал: «Не хочу носить двухпу-

довый чемодан – я не носильщик, кто будет носить?» Подумали, постановили: «Действительно, од-

ному человеку все время носить такой чемодан невозможно. Пусть носит первый комсомольский

взвод». Этот незапертый чемодан с 55 тыс. болтался всегда у кого-то в первом взводе, и ни одна

трешка из него, конечно, не пропала.

Такой был комсомольский взвод. И вот его командир Вася Клюшник, прекрасный человек, он

у меня под арестом сидел чаще других. Почему? Вот он говорит, что он имеет право уходить без от-

пуска. Он не просил отпуска, а докладывал мне: «Антон Семенович, я ухожу до семи часов в отпуск».

Есть, записал. Я не имел права возразить. Он не нуждался в разрешении, он сам отвечал за се-

бя. Раз уходит в отпуск,– значит, знает, что делает. Но пришел в десять минут восьмого. Дал обеща-

ние, назначил срок и опоздал. Садись под арест! Тебя никто не тянул говорить, что вернешься в семь,

а пришел в восьмом часу. Дал обещание, назначил срок – исполни. А опоздал – садись под арест!

От таких, как Вася Клюшник, я особенно требовал, ничего не прощал. И Вася знал, что ему

никакой пустяк не будет прощен.

Я прощался с коммунарами. Вы понимаете, что для меня это был один из трагических момен-

тов, моей жизни. Я получил телеграмму – немедленно прибыть к месту назначения в Киев. Неожи-

данная телеграмма. Я работал в НКВД и должен был уехать с первым поездом. Телеграмму я получил

утром, а поезд отходил в пять часов. И я должен был немедленно проститься.

Я работал 16 лет в коллективе. И кто понежнее, тот слезу пустил. И мне трудно было гово-

рить. На что уж заведующий хозяйством: такой хитрый был, что к нему на козе не подъедешь, и тот

стоит – плачет.

Вдруг вижу: в большом зале на рояле пыль. Я продолжаю речь и тут же спрашиваю: «Кто се-

годня убирает?» Мне называют. «На пять часов под арест этого коммунара!» А он говорит: «Антон

Семенович, ведь вы прощаетесь». Но я и тут его наказал, и тут не простил.

И когда коллектив знает, что его лучшие получают в первую очередь, тогда наказание приоб-

ретает настоящий советский оттенок. Новенький придет, украдет, ну, «попарят» его, но не наказыва-

ют. Если украдет во второй, в третий раз, его опять-таки не наказывают... И новичок начинает меч-

тать о том времени, когда его начнут наказывать. Противоречия наказанию кончаются, когда начи-

нают считать, что это – настоящий коммунар. В этом заключается доверие к его человеческой лично-

сти.

Вот условия дисциплины.

С л е д у ющ и й в о п р о с – поощрения.

Я противник излишних поощрений. У нас в коммуне лучшим поощрением

считалась

благодарность

приказе,

объявленная

по

коммуне.