71 / 186
69
него вряд ли стоит сводить лишь к общему вектору развития исторических
исследований в 1970-2000-е гг. (движению от макро- к микроистории) и
несомненному росту влияния медиа. Отчасти эта тенденция связана с
ростом популярности «истории эмоций и поворота к аффекту» (попытками
проследить воплощенность идеологии и биополитических манипуляций на
уровне тела и психики – интернализацией рекламы комфорта,
благополучия и безопасности), которые будут рассмотрены далее. Однако,
на наш взгляд, важен еще один момент: сама практика интерсубъективного
диалога расширяет язык и логику метонимии – замещения общих вопросов
частными, воплощением которой становятся в том числе trauma и memory
studies.
Устная история и memory studies: проблемы методологической
когерентности
По словам Д. Ричи, «Проблематика памяти является сердцевиной
устной истории – именно из нее извлекается смысл. Проще говоря, устная
история собирает воспоминания и исторически значимые персональные
комментарии посредством записи интервью»
207
. М. Рожанский в своей
работе с красноречивым названием «Устная история – философия памяти»
также утверждает: «Именно ‘устная история’ демонстрирует нам, что
память ― основа истории, и в то же время являет разрыв с памятью, даже
насилие над ней. Породив историю как вид деятельности и форму
сознания, ‘устная история’ отходит на периферию, соглашается со своей
вторичностью. Возрождение ‘устной истории’ сегодня – симптом новых
отношений между историей и памятью, что особенно очевидно в обществе,
где отношения между историей и памятью десятилетиями пресекались. И в
силу особых отношений с памятью ‘устная история’ вновь обращает нас к
самим основаниям и предпосылкам Истории, требуя и позволяя тем самым
207
Ritchie D.A.
Doing Oral Histories. Р. 19. М. Фриш также отмечает, что уже в работах
1970-х гг. Стадса Теркела (в частности, в его знаменитой книге о Великой Депрессии)
именно проблематика памяти оказывается в центре внимания: «Как подчеркивает сам
автор, это книга о памяти, а не о ‘голых фактах и точной статистике’. <…> В этом
смысле проблематика памяти – персональной, поколенческой и исторической –
помещается в центр исследования как объект, а не просто метод устной истории. Эта
проблема осмысляется в терминах процесса и изменений: что происходит с опытом,
когда он превращается в память? Что происходит с опытом, когда он становится
историей? Что меняется в отношении памяти и истории в эпоху, когда интенсивный
коллективный опыт становится прошлым?»
Frisch M
. A Shared Authority. P. 9.