55 / 166
53
1911 – илл. 105), «вспарывают» черный фон белые силуэты Лжеца и его
собеседника работы Н.Ильина («Лжец», 1947 – илл. 106). На иллюстрации
В.Фаворского добродушно-иронический Медведь одет в строгий мужской
костюм, что контрастирует с воздушной стрекозиной юбочкой кокетки
Обезьяны («Зеркало и Обезьяна», 1947 – илл. 107); добрым юмором насы-
щена живая сценка В.Конашевича («Мартышка и Очки», 1937 – илл. 108),
и животные на этом рисунке свободны от «человеческих» примет и аксес-
суаров, в отличие, скажем, от Стрекозы в модной шляпке, с гитарой, и тру-
дяги-Муравья, вооруженного лопатой, которые созданы фантазией
А.Лаптева («Стрекоза и Муравей», 1947 – илл. 109).
На примерах работ разных художников, посвященных одному про-
изведению, особенно ясно видна неповторимая уникальность восприятия
художественного содержания текста. Так, иллюстрация И.Иванова («Кот и
Повар», 1815 – илл. 110) представляет нам вальяжно-развинченную фигуру
выпившего Повара, явно не утруждающего себя выполнением своих пря-
мых обязанностей; на картинке же А.Сапожникова («Кот и Повар», 1834 –
илл. 111) Повар наделен диаметрально противоположными характеристи-
ками – до смешного добросовестный и аккуратный, он торжествует свое
моральное превосходство над негодником Котом. Даже Ворону и Лисицу
из одноименной басни изображают по-разному: цветные силуэты
А.Каневского застыли в напряженном диалоге (илл. 112), а размах крыльев
Вороны и прыжок Лисицы на рисунке С.Ярового (илл. 113) соответствуют
кульминационному моменту басни – «Сыр выпал…».
Множество художников обращалось к «Евгению Онегину» и поэмам
А.С.Пушкина; назовем здесь С.Галактионова, А.Нотбека, А.Бенуа,
И.Иванова, К.Рудакова, А.Смирнова, Д.Шмаринова, В.Фаворского,
О.Якутович. Настоящим событием в книжной иллюстрации стало издание
в 1937 году «Евгения Онегина» с рисунками Н.В.Кузьмина, которое с по-
чти факсимильной точностью было повторено в Италии, Чехословакии,
Голландии, Болгарии, Китае, Израиле – случай далеко не частый. Е.Дорош
так высказался о работе художника: «…Оставаясь нашим современником,
он вместе с тем словно бы принадлежал к людям пушкинского круга; с та-
кою естественностью и непринужденностью изображены были им не то
чтобы персонажи романа, а как бы самый процесс его возникновения. В
манере художника было всё, что сразу же позволяло определить ее при-
надлежность к графической культуре нашего времени, однако, рассматри-
вая рисунки, исполненные пером, в одних случаях крошечные, служившие
заставкой или концовкой либо выглядевшие рассеянной пометкой на по-
лях, в других – большие, во весь лист, иногда иллюминованные акварелью,
я не мог освободиться от впечатления, что все они набросаны небрежной,
но уверенной рукой кого-либо из тех молодых людей, к которым относит-
ся следующий черновой вариант одной из строф романа: