11 / 110
9
значимыми и для всего его эмигрантского творчества, и непосредственно
для романа «Пути небесные».
Заметим, что на общем фоне проблематики ранних рассказов
Шмелева 1900-х годов человек в сфере религиозного сознания
исследовался нечасто, – тогда у молодого автора доминировали
социально-нравственные
аспекты
художественного
анализа
действительности. Тем интереснее представляется пример соотнесения
всех этих начал. Так, в рассказе «Иван Кузьмич» (1907) его герою,
купцу-лабазнику суждено было переосмыслить многое в себе
и в окружающей жизни под влиянием революционных событий.
Характерно, что для автора в этом рассказе, как, впрочем, и во многих
других, социальная принадлежность героя не имеет самодовлеющего
значения. Рассказ назван «Иван Кузьмич», и в центре внимания писателя –
просто человек с таким именем, а не купец Громов. Человек, уже почти
проживший свою жизнь, особенно не задумывавшийся над ней и не
намеревавшийся в ней что-либо менять. Но вот «его захватило всего,
захватила блеснувшая перед ним правда. Он искал ее, бессознательно,
ощупью отыскивая ее... и сколько лет! Он никому не говорил, но он искал
ее»; его озарила мысль о «тускло, скучно прожитой и теперь угасавшей»
жизни [2].
Известно, насколько в те годы во всех слоях русского общества были
популярны идеи революции, с которой связывались надежды
на демократическое обновление жизни. Однако молодой писатель
прозорливо увидел, что цена ожидаемой новой правды может быть
невыносимой для человека (здесь узнаваем трансформированный мотив
«слезинки ребенка» Достоевского). Герой Шмелева, потеряв в дни
восстания племянника, единственного близкого человека, почувствовал,
как «при конце дней открылась перед ним бездна, открылся хаос, в
который была облечена жизнь» [2, c.44]. И вполне оправданно, что Иван
Кузьмич в итоге понял, что «оставалось небо, тот таинственный мир, к
которому он взывал, в минуты душевного гнета, при мысли о котором
весь исполнялся священного трепета... этот несказанный мир золотого
света, ярких красок, ангельских звуков, шелеста крыльев херувимов и
серафимов и тихих молитвенных гласов, – этот мир тянул его к себе как
неизбежное и должное» [2, c.44]. Так впервые возникает у Шмелева один
из главнейших мотивов его творчества – мотив неба, совершенно
определенно звучащий в православном духовном понимании.